Там, где цветет полынь - Олли Вингет

Туман уходил. Он откатывался подобно волне, влекомой силой луны. Так же стремительно, как и наступал несколько минут назад. А может, часов. А может, дней. Или лет. Или даже десятилетий. Убаюканная его силой, Уля потеряла всякий счет времени.

Она провожала молочную пелену глазами, пока та не скрылась из виду, оголяя серую полосу бесконечной каменной стены у горизонта. Туман в последний раз лизнул кончики полыни и ушел. В его движении было что-то предопределенное, закономерное и оттого пугающее. Уля легко могла поверить, что эти туманные приливы и отливы продолжаются с самого возникновения мира. Или мир их был создан по желанию голодного тумана? Кто ответит на этот вопрос? Только если главный смотритель – старик Гус. Да только он, кажется, не расположен к беседе.

Одно Ульяна знала точно: с поля нужно убираться и как можно скорее. Если в этот раз туман пощадил ее, кто знает, что случится в следующий? И когда этот следующий раз наступит? Она поднялась на ноги, потуже затянула шнурок промокшего ботинка и двинулась вперед.

Полынь не цвела. Это Ульяна заметила сразу же. Трава обновилась. Она стала свежей и молодой. Уля протянула руку и легко сорвала верхушку ближайшего кустика. Мягкая сочная зелень больше не резала пальцы. Седые цветы на ней даже не завязались. Она пахла терпкой горькой свежестью, приятной, а не удушающей.

Круг жизни полынного поля замкнулся. И был начат снова.

Но какой ценой? Служек у выхода больше не было. Никто не толпился на возвышении, никто не толкался, не дрался, не рвал траву, чтобы засунуть ее в пенящийся рот. Поле сковала тишина. Только тучи бежали по низкому небу и ветер ласково гладил полынь по свежим макушкам.

Уля поднялась на холм. Кругом валялись полупустые мешки. Она подхватила парочку, взвесила в руке и кивнула. Пустые наполовину, вместе они составляли один выполненный норматив. Три сотни метров бега за полторы минуты. Мешок, набитый полынью, чтобы завершить исправительные работы. Как шанс никогда больше не оказаться тут, на седом поле, ждущем обновления голодным туманом. Где ходит слепой старик, скребется в стену и не знает покоя, пока сто тысяч мертвых бедняжек продолжают томиться в своей клеточке. Если все это, конечно, Уле не привиделось, в чем она была уже не уверена.

Тьма под веками услужливо всколыхнулась, принимая ее. Было достаточно одного неуверенного шага вперед, чтобы пружинящий травяной ковер под подошвой ботинок сменился скрипучей ступенькой лестницы.

Как заправский театрал, только что посмотревший премьеру, в первом ряду пустого зала сидел Гус. Ни тебе физрука с плохими зубами и свистком, ни шепчущихся теток. Гулкий актовый зал напомнил Уле начало какого-нибудь отвратительно жуткого фильма ужасов. Или его же конец, смотря как повернется беседа.

Гус тем временем громко хлопнул в ладоши – Уля вздрогнула от резкого звука, как от выстрела, – и поднялся. Его лаковые ботинки пронзительно скрипели на каждом шагу, тусклый свет, бьющий в высокие окна зала, блестел на их гладких боках. Старик подошел к сцене и протянул Уле руку.

Длинные ногти заскребли в воздухе. Сегодня они были чистыми, острыми и почти прозрачными. Абсолютно не такими, как во сне. Теперь Уля точно знала, что Гус никогда бы не стал ходить в тумане, ощупывая стену, как тот, кто встретился ей на поле. Эта работа была слишком грязной для старика в бархатном пиджаке.

Рука требовательно повисла в воздухе, все, что оставалось Уле, – вложить в нее свою ладонь, скрывая дрожь отвращения.

– Давай-давай, девочка, – проворковал Гус, помогая ей спуститься. – Ты сегодня единственная, кто вернулся с добычей. – Помолчал и потянул Улю к себе, понизив голос. – Единственная, кто вообще вернулся.

Полынная горечь его дыхания была зловонной. Терпеть ее у своего лица, вслушиваться в мерзкий шепот, смотреть, как натягиваются морщины вслед за злобным оскалом рта, оказалось настоящей пыткой. Но Уля заставила себя остаться без движения. Ни единого порыва отстраниться, ни одного всплеска эмоции. Иначе отвращение и ужас захлестнули бы ее с головой.

«Все потом», – пообещала она себе, уже представляя, как завалится на отцовский диван и будет рыдать, кусая угол продавленной подушки.

– Понравился тебе мой зверь? – продолжал Гус, стискивая ее ладонь в своей. – Туман. Правда он душка?

– Не он, – прохрипела Уля, сдерживая тошноту. – Они. Тени.

– Рассмотрела? – так и ахнул Гус, театрально склонил голову вбок, и стал похож на старого циркового ворона. – Далеко пойдешь, девка! Если, конечно, принесешь мне подарочек. Один остался? А времени сколько?

– Одиннадцать дней, – выпалила Уля, сама удивляясь такой точности.

Старик потянул ее руку к себе, оголяя запястье. Полынная веточка на коже была хорошо видна. Четкие линии, яркий цвет чернил. Гус внимательно осмотрел ее и покачал головой.

– Одиннадцать. Да, одиннадцать. Время еще есть. Подсказку помнишь?

Ульяна отвела глаза. Произносить последнюю строчку глупого стишка ей не хотелось. Слова, готовые сорваться с губ, могли овеществить произнесенное. Но Гус не отпускал ее, все сильнее сжимая пальцы.

«Будет синяк», – равнодушно подумала Уля, а вслух произнесла:

– Смертью, принятой по любви…

– Это три, – закончил вместо нее Гус, мерзко хихикая. – Интересная будет история, жду не дождусь ее услышать. – И продолжил другим, равнодушным голосом: – Ищи вещицу, Ульяна. Иначе в следующий раз туман тебя настигнет и не пощадит. Как всех неуспевших, что были до тебя.

– Что он делает с ними? И правда… сжирает? – не удержалась от вопроса Уля, сама понимая, что старик – совершенно не тот, с кем можно было бы об этом поговорить. – Или все-таки уносит с собой?.. – Слова о стене чуть было не вырвались из нее, но Гус их опередил.

– Не твоего ума дело, – резко оборвал он. – Одиннадцать дней, поняла? – И, дождавшись кивка в ответ, брезгливо поморщился. – Ну так пошла отсюда! Чего стоишь?

Дважды повторять ему не пришлось. Уля выронила мешки, которые продолжала держать, напрочь забыв об их существовании, и боком двинулась к выходу, моля всех известных богов, чтобы Гус не передумал ее отпускать. Но тот, потеряв всякий интерес, вернулся к креслам, сел и принялся листать оставленные завучихой файлы.

Уля вышла из дверей зала и медленно осела на пол. Ноги не держали, во рту пересохло так, что язык прилип к нёбу и никак не желал отделяться. Дрожащей рукой Уля провела по лицу, а когда отняла ладонь, то увидела, что всю ее покрывает седая пыльца цветущей полыни. Она бы еще долго сидела так, с отвращением рассматривая, как переливается серебряная пыль на ее пальцах, но в коридоре раздались шаги.

Ленивой походкой к ней приближался парень, похожий на физрука. В одной руке он вертел цепочку от свистка, а в другой нес Улину спортивную сумку, полную ее жалких шмоток, так стремительно собранных в коммуналке.

Уля никак не могла вспомнить, как его зовут. То ли Олег, то ли Денис, то ли Женя… Гус же назвал его по имени. Почему эта информация стерлась, а вот лужа крови, натекшая с мертвого дяди Коли, продолжала раскаленным клеймом жечь память, стоило только отпустить мысли свободным потоком? Что за убийственный механизм спрятан в голове человека? Почему страшное, тяжелое, отвратительное остается там на целые десятилетия, обрастая деталями, которые заставляют волосы шевелиться на затылке, а простая и легкая информация о чьем-то имени испаряется спустя полчаса, будто ее и не было? Кто придумал это правило жизни, обрекая каждого на бессонные ночи в омуте губительной памяти?