Война на пороге. Гильбертова пустыня - Елена Переслегина

— Ну и ура, что панику-то было поднимать? Все сухопутные — паникеры, и вообще, нечего штатским на кораблях болтаться. Ползайте по суше.

В открытом диапазоне передали все это, и в Интернете через два часа напечатали, но японцы не приплыли на зов восторга, что «свои нашли своих». Они были при деле. А наши получили по шапке за разглашение. Но где теперь те шапки?

Северо- Сахалинская операция, 3—10 сентября 2012 года

Японцы не ждали такой засады на севере. Полуостров Шмидта, заповедное и холодное место, выход к Охотскому шельфу, принес японцам одни неприятности. Оставив мелкий гарнизон в полуразрушенной Охе, парочка свежих десантов направились наладить переправы вдоль заливов на Москальво и далее марш-броском до Алесксандровска-Сахалинского и там закончить взятием моста, дабы русские не отправили по нему подкреплений своей сердобольной столице. Вторая группировка, которая как раз-таки и завязла на дороге в Ноглики, имела задачу подойти к бывшей столице провинции с Востока. Владлен со своими архаровцами чуть-чуть только разминулся с японцами у Москальво, но, догнав, русские ударили в спину и погнали сердобольных на Шмидта обратно, предварительно уничтожив самураям переправы, рассеяли по лесам. Далее вторая трехсотка отправилась ловить группу «Ноглики» и ударами в тыл рассеяла ее по полуострову. Группы японские при связи, но ошарашенные, звали свои корабли, однако те спешили на корейскую операцию и давно прекратили поддерживать берег. Там флот тоже с сушей не дружил. «Наше дело вас высаживать. А дальше — ваше дело. У нас боевой приказ на марш». Японцы «перезагрузились» и начали выступать маленькими отрядами, чем пощипали нас, «но их беда в том, — заявил Владлен своим,— что им некуда прорываться. И игра в "отстрели японца" начинается у нас и на нашей территории, так что спасем онтологию, ну, а так же честь и совесть эпохи, если потребуется». Говорят, это была его последняя длинная речь.

Молодежь спрашивала, можно ли брать японцев в плен, чтобы потом «поменять их на что-нибудь ненужное». Об этом тоже написали в Интернете. Армейские возмущались сомнительной дисциплиной молодых солдат. Однако они должны были заметить, что новобранцы стреляют так же хорошо, как и шутят. Владлен погиб от японской пули при первой попытке отбить Оху. Его похоронили ночью в мерзлой земле. Теперь там стоит маленький памятник, скорее, смешной, чем торжественный. Владлен похож на оловянного солдатика, и надпись идиотская. Но охинцам нравится.

«Наступали по пустой дороге, и к утру 7-го, русские "туристы " вышли по наведенным врагом переправам в тыл к японской группировке, поворачивающей на юг, к мосту. Узкоглазые не ожидали сего воинства здесь никак, а разведданных не запрашивали. Корабли их ушли, раскланявшись по традиционной нелюбви флотских к армейским, мол, ваша суша — выи воюйте, да и недосуг было соединению торчать "у пустынных этих берегов" — в планах у них значилось — на Корею», — так записал Гном через пять дней после войны. «Чтоб не забылось!»

...Седьмого к вечеру у Гнома, вернувшегося в Штаб флота с Николаевской операции, при известии об Агнце сдали нервы, он запустил стакан об пол и заплакал. «Держите себя в руках, майор!» — сказала Маша грубо. Первый посмотрел на нее и вдруг с болью осознал, что Муха любила Владлена, а его Маринке он был просто братом. Братом, сводным по душе. Аж душу сводит, черт... А он, дурак, ревновал. И не успокаивало этих двух женщин, что они обе замужем, и все такое, и дети у них, и война же... Не игрушки в парламенте... Война... Она — тоже женщина. Взбесившаяся баба, позволяющая мужчинам трахнуть себя в обмен на смерть.

«Прости меня, парень. Ты пришел, чтобы снять с меня печаль по Второму и не удержался — шагнул за ним. Беда какая-то... В чем-то японцы нас, безусловно, переигрывают. Их река Стикс течет себе рядом с рождения, и дети в ней кораблики пускают. А мы все шарахаемся от смерти вместо того, чтобы пришить старуху».

Дальше в голове были уже только действия. Скупые и безошибочные. Он просто мстил за Владлена, как когда-то не мог отомстить за Второго. Он вычерпал из боли и мести столько ненависти и ярости, что этого хватило на четверо ближайших суток. Потом кончилась война, и все дружно пошли спать, даже те, кого легонько прихватило ядерным загаром на Островах. Но с кем не бывает? Интернет-ресурсы то превозносили, то поносили русского адмирала. Правительство приняло его отставку, наградив орденом. Было даже озвучено, что в войне победили русские атомные подводные лодки. Но — для своих. Европа гудела. Москва шумела. Это была не ее победа, но отнятые земли были ее. Как так тупо все сложилось? И было нужно на кого-то свались. По привычке, которая уже истончилась. И еще организовать опалу и починить срочно общественное мнение, которое вдруг очертило на четыре дня громадное гражданское общество в стране. И это гражданское общество встало и воспряло ото сна и было готово победить. И как бы все утилизировать к пользе государства, но что-то рухнуло сразу. Обманули! Предали! И кому продались—американцам! Власти фигели от надвигающейся в народе депрессии. Это вам не пьянки до утра в пустеющих деревнях. Это вам отходняк после бунта... Хотелось кидать короны. Служить молебны. «Лучше бы уж революция, ей-Богу», — сказал жене Невзоров. Наутро его увезли с инфарктом и едва откачали. Пятьдесят лет. Возраст это или не возраст?

Служители Грановитой палаты, инстинктивно уберегая шапку Мономаха, закрылись на длительный переучет. Так что все Сеньки остались без шапок, и нужно было что-то спасать или как-то спасаться. Потому что гнев народный и вилы наголо всегда пугают тех, кто учил историю как процесс наказания экспроприаторов. Европа, затаившись, не хотела ни русских, ни денежных их вкладов, ни их реакторов, заводов, паев, контрактов и контрольных пакетов и вообще, как-то напряглась. Америка сияла для американцев. Белыми одеждами миротворцев. Столпы своей демократии японцы в девятидневной войне порушили и теперь склонили свои круглые головы: восстановим, мол, на новой основе, в лучшем виде.

Гном улетел в Питер и засел за книгу. Счастливчик. Из Управления его тихо увалили подполковником. Командующий, тоже теперь бывший, звал Гнома с женой и сыном восстанавливать адмиральскую дачу, обещал вертолет, причем корейский, гейзеры и старые связи старого вояки. Ведь война- то закончилась. «И мы то с тобой знаем, что победили».

Первого, наоборот, уже на десятый день треклятого договора послали в Японию с дипломатической миссией. По иронии судьбы за последние два года что-то там поменялось в особых верхах, и его благословлял в путь тот хозяин квартиры, который организовал некогда встречу с немецким Альфредом. Хозяин, правда, утратил бодрость, опирался на трость и страдал одышкой. «Чудны дела твои, Господи». Первый был не против поехать в Японию. «Давно уж он в Токио не был, с тех пор, как попал,на войну», — улыбчиво напутствовал его господин Невзоров, министр иностранных дел РФ. Этот, пожалуй, знает культурные коды всех времен. Со всеми этими мирными медленными реалиями предстояло жить. Тревожил дурацкий вопрос: зачем?

По ночам Первому снилось развертывание. Игорь тоже считал, что все зависит от развертывания. Он всегда считал экономику, не просчитался и на этот раз.