Дар дождя - Тан Тван Энг

– Скажите, что однажды все будет хорошо, – попросил я, убирая со стола остатки еды.

– Обязательно. Но чтобы туда добраться, тебе понадобится пересечь страну воспоминаний на континенте времени, – тихо ответил он.

– Если только вы будете меня направлять.

– Только иногда. Как сейчас, например. Иногда ты будешь один, иногда – с другими. Но в самом конце буду я, и я буду тебя ждать. Никогда об этом не забывай.

– Что, если я вас забуду?

– Но ведь до сих пор не забыл. Ты не можешь забыть то, что живет в тебе. А я живу в тебе. Посмотри внутрь себя, когда почувствуешь, что сбился с пути, и ты найдешь там меня.

– Эндо-сан, мне так страшно. Так страшно. Мне не хватит на это сил.

Он подошел и обнял меня. Я слушал внутренние звуки его тела: стук сердца, чередование вдохов и выдохов в легких, гул бегущей по венам крови. Это была целая вселенная, каждую секунду умиравшая и возрождавшаяся вновь.

Его короткий смешок тоже был окрашен иронией.

– И мне тоже страшно.

Он осторожно оттолкнул меня и подал мне письмо.

– Сегодня пришло. Мне очень жаль.

Я прочитал письмо Эдварда.

– Нет, – выдохнул я. Я так устал от войны, меня от нее воротило. – Я должен им рассказать.

– Не завидую твоему бремени.

– Часть этого бремени взвалили на меня вы, Эндо-сан. Вы и ваши соплеменники.

Я вышел из дома под разгоравшиеся звезды.

– Мне нужно вернуться домой.

– Конечно.

Я сидел за столом с завтраком и ждал отца с Изабель. Увидев мое лицо, они тут же сели. Я передал письмо отцу. Он прочитал его, сложил и произнес:

– Питер мертв. Его убили при попытке к бегству. Эдвард считает, что не сможет долго продержаться. Он страдает от дизентерии и голода. Лекарств у них нет.

Изабель сжала вилку, воткнув ее в поверхность стола. Я потянулся, чтобы взять ее за запястье, но она повернула вилку и вонзила ее мне в руку.

– Не трогай меня! – сказала она, пока я старался не вскрикнуть от боли.

– Ты не должна винить его, Изабель, – сказал отец, но его слова прозвучали вынужденно, с чувством долга, а не с уверенностью.

– Эдвард умирает, а он продолжает помогать этим убийцам, этим чудовищам, которые убили Питера. – Она встала, оттолкнув стул.

– Убирайся. Убирайся из этого дома. Ты больше не имеешь права здесь находиться.

– Возможно, тебе пока лучше пожить в другом месте, – сказал отец. – Пока ты не определишься, кому служить.

Я наблюдал, как на коже проступили четыре кровяные точки от зубцов вилки и раненая кисть онемела, словно утренняя прохлада воспользовалась проделанными во мне отверстиями, чтобы проникнуть внутрь. Я знал, что у отца разрывалось сердце, и – из любви к нему – согласился.

– Да, возможно, так будет лучше.

Я аккуратно свернул салфетку, положил ее обратно на стол и вышел из столовой.

Никто не хотел сдавать мне комнату. В гостиницах и пансионах мне отвечали, что у них нет мест. И, пройдя по улицам Джорджтауна, я понял, что не смог бы там поселиться, даже если бы мне удалось найти где. Меня слишком ненавидели и не желали терпеть мою компанию. Даже Таукей Ийп отказался сдать мне комнату, когда я постучался к нему на порог, сказав, что не хочет, чтобы люди узнали, что он дал мне приют.

– Это цена игры на два фронта. В конце концов ты теряешь доверие и тех и других.

– Но вы же мне доверяете?

Он посмотрел на меня и закрыл дверь.

Я направился к дому тети Мэй, и, как и в прошлый раз, она нехотя открыла дверь и захлопнула ее тут же, как я вошел.

– Я же говорила не приходить сюда, пока есть опасность, – сказала она, не скрывая раздражения.

Я понял, что что-то не так, словно она что-то скрывала. Открыв свои ощущения и отправив ки на разведку, я почувствовал, что у нее был гость.

– Я не могу поселить тебя здесь.

– Откуда ты узнала, что я ищу жилье?

– Я… слышала разговоры в городе, вот и все. Теперь тебе нужно уйти. Твое присутствие здесь нежелательно.

Уходя, я поднял глаза и увидел фигуру, прятавшуюся в тени веранды на втором этаже. Изабель. Я стоял на солнце, надеясь, что она спустится. Мы простояли так довольно долго. Я поднял руку и сделал попытку ей помахать. Она закрыла глаза и вернулась во мрак дома.

Дойдя до конца улицы, я подозвал рикшу.

Я собирался просить приюта у Эндо-сана. Мне нужно было с самого начала обратиться к нему.

Эндо-сан так и не дал острову названия, и я спросил его почему.

– Мне никогда не хотелось как-то его называть. Посмотри вокруг. Разве всему этому можно дать имя?

Мы вылезли из моря, сделав заплыв после тренировки, и теперь отдыхали в тени изогнутой кокосовой пальмы, чьи остроконечные листья шуршали на ветру, как тысяча майских жуков. Мы сидели в молчании, наблюдая, как бакланы ныряют за рыбой.

Мои руки прикоснулись к скале, на которой я давным-давно вырезал свое имя. Мне было сложно постичь скорость, с которой бежало время, принять, что мы уже два месяца жили в сорок пятом. Японская оккупация Малайи длилась уже четыре года; я был знаком с Эндо-саном уже почти шесть лет. Наша с ним жизнь текла по установившемуся, удобному для нас распорядку, хотя я все время волновался, что выдам себя как информатор Таукея Ийпа.

Я на миг подумал о Коне и прочитал молитву, чтобы отвести от него опасность. Мне было интересно, куда делся Танака; подумав о нем, я вспомнил его рассказ о том, как он последовал за Эндо-саном на Пенанг.

– Скажите, зачем вы сюда приехали? Я уже спрашивал раньше, но вы не ответили. Пожалуйста, скажите, зачем?

Он покачал головой.

– Когда-нибудь в другой раз, когда все закончится.

Видя мое разочарование, он добавил:

– Обещаю, что расскажу, когда придет время.

Я подумал о том мгновении на уступе, как я отпустил себя и решил ему довериться. То чувство осталось со мной навсегда, снова и снова давая мне силы, когда его действия меня задевали.

– Вы дали мне слово.

Но он смотрел на бакланов и, казалось, совсем меня не слышал.

Что-то изменилось в воздухе, что-то неуловимое, словно к нему добавился новый химический элемент и медленно распространялся в нем, как одно время года приходит на смену другому. Из доходивших до нас из Индии и Австралии радиосводок мы знали, что в столкновениях с Соединенными Штатами в Тихом океане Япония несла серьезные потери. Когда я ходил в город за покупками, лица окружающих казались посветлевшими и решительными.