Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

В этом автобусе – нет. Зато бойкие друзья К и он сам любят пестрые наряды.

– К раньше был врачом, – говорит Айк Термит. – Потом его повысили, он стал администратором, а затем и начальником. Работал на Систему, жил и дышал ею. У него была семья. Однажды утром он проснулся и осознал, что не видел родных два месяца и даже не знает, где они. Может быть, в Новом Париже, или в Константинополе, или в Тавистокских Виллах. Тогда он стал разбирать почту – стопка была высотой фута четыре. Там нашлись счета, реклама и открытки на прошлый день рождения… В конце концов он обнаружил письмо от своего адвоката, где сообщалось, что вся его семья погибла в аварии. Авария была крупная, о ней писали в газетах и прочее. Но К даже не знал, что его родные куда-то поехали, а новостей не смотрел, ведь они не имели отношения к его работе. Работа требовала, чтобы он убрал личную жизнь в отдельный отсек мозга и выключил его. Так он и поступил, потому что это было правильно и профессионально. Может, К только хотел быть хорошим Папой, но это другое, это личная мотивация, а о ней на работе лучше не думать. Короче. Исполняя свой профессиональный долг, он пропустил похороны. Наверное, ты решил, что он сразу же бросил работу. Ничего подобного. Или у него случился нервный срыв. Нет, не случился.

К – Джоэл Этенс Лантерн, так его звали, но больше этого имени не существует – попросил несколько выходных и вернулся к работе. Он знал, что так делают профессионалы, а раз он больше не отец и не муж, то почему не быть хотя бы профессионалом. У него в голове были все нужные модели поведения, каждая с набором приоритетов и правильных реакций, но он смел их под ковер профессионализма, и больше у него ничего не осталось. Одна работа. Через некоторое время К пришел в ужас от этого решения – какое оно хладнокровное, нечеловеческое, анти-Папино, – вышел из конторы, сел в единственный принявший его автобус (этот самый) и уехал прочь, не оглядываясь. С тех пор он звал себя К. Нашлось еще несколько человек, готовых делать то же самое: всякий раз задумываться о людях, об их отношениях и контексте, только чтобы понять, о ком идет речь. Это непросто, они вынуждены постоянно работать головой и анализировать все подряд. Ярлыками их не обманешь. Иначе говоря, К назвался К, чтобы не превратиться в машину и каждую минуту помнить о своей человечности.

Айк Термит откидывается на спинку сиденья и трясет рукой, рассеивая неловкость, – точно смахивает прилипший к указательному пальцу фантик.

– Это я все к чему, – говорит он. – У людей, которые тебя окружают, тоже бывали скверные времена. Мы тебе поможем.

От этих слов я вдруг становлюсь ничтожно маленьким и выдавливаю:

– Спасибо.

Мы едем дальше. Дорога больше не производит впечатления закрытой, а мимов автобус пышет жизненной силой. В зеркале заднего вида появляется фургон доктора Андромаса, и Айк Термит, в отличие от остальных мимов, явно ему рад.

– Кто он? – спрашиваю я, потому что К мне так и не ответил.

– Андромас?

– Да. И почему он мне помог? Почему его все боятся?

Айк Термит молча обдумывает мой вопрос и наконец отвечает:

– У тебя сложилось неправильное представление о докторе Андромасе.

Больше из него ни слова не вытянешь.

Еще в давние времена Джим Хепсоба (сержант) обзавелся привычкой: в периоды затишья между заданиями обривать себе голову. Он воочию убедился в бесполезности длинных локонов на войне, когда его личного наставника и старшего офицера Гумбо Билла Фазиэля засосало в авиационный двигатель – тот неудачно выпрыгнул из самолета после плохо организованного политического убийства. В результате Гумбо Билла ровным слоем охристого цвета разбрызгало по четырнадцати городкам и деревням, а самолет свалился на землю. Может, Гумбо Билл и не был величайшим тайным агентом конца двадцатого века, но никто не придирался к его стильной прическе, пока ее неуместность в зоне боевых действий не выявилась самым ужасным образом.

Учитывая особенности нашего тогдашнего образа жизни – ночные плавания на лодках, лагеря в тропиках и парашютное десантирование, – Джим часто делал депиляцию в непредназначенных для этого местах. В конечном итоге у него выработалась фирменная техника бритья: сперва он обмазывал голову растительным экстрактом, не только обладающим питательными и гипоаллергенными свойствами дорогостоящих косметических средств, но и правильным запахом перегноя и мокрого меха, что позволяло ему не выдать своего присутствия, если во время операции ветер переменит направление. Затем, пока бальзам делал свое дело – открывал поры и ставил волосы торчком, – Джим проверял остроту изогнутого засапожного ножа или подтачивал его специальным камнем. Далее он легко и крепко брался за ручку тремя пальцами правой руки (как истинный айкидока), клал указательный палец на ребро ножа, а левой рукой накрывал его сверху. Направляя лезвие большими пальцами, он вел эту надежную конструкцию спереди назад и в четыре медленных движения обривал всю голову. Ни волны, ни воздушные ямы, ни маленькие землетрясения не заставили бы его порезаться. Бон Брискетт однажды видел, как Джим брился во время тайфуна, но Брискетт – тот еще выдумщик и считает маньяком любого, кто бреется наголо по своей воле.

Когда Салли Калпеппер сообщила Джиму, что они встречаются – Джим соображал куда медленней и еще не успел представить Салли в этом контексте, – то немедленно взяла в руки и его режим бритья. Она постановила, что в домашних условиях Джим будет пользоваться мылом, не пахнущим подмышками ондатры, и позволит Салли делать это самой, поскольку от вида бреющегося Джима ее бросает в дрожь. Потом они съехались, и, ожидая исполнения следующего приказа (т. е. поездки в какую-нибудь церковь или иное место для проведения помпезных обрядов), Салли решила, что будет брить Джима дважды в неделю, в гостиной, под любую приятную ей музыку, и по такому случаю Джим должен надевать костюм. История умалчивает, какие мотивы лежали за этим указом. Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания их узнавать, поскольку в деле может быть замешан секс. Но это, по крайней мере, объясняет, почему моим глазам сейчас предстало такое странное зрелище.

Джим и Салли не запирают входную дверь. Во-первых, поблизости нет желающих их беспокоить. Во-вторых, у них нечего красть. В-третьих, того, кто представляет мало-мальски серьезную угрозу, дверь все равно не остановит. В «Частном аварийно-транспортном агентстве по спасению мира» есть негласное правило: заваливаться в гости только в подходящее для этого время (понятие довольно растяжимое), но в любом случае – лучше завалиться, чем нет. Если время неподходящее, ты поймешь. Если нет, будь как дома, пиво в холодильнике.

На Джиме Хепсобе костюм в тонкую полоску. Не серый, а темно-коричневый с красноватым оттенком. Джим в нем – вылитый Натан Детройт. Такой костюм наверняка носил Хамфри Богарт во всех черно-белых фильмах. С намыленной головой Джим полулежит в настоящем парикмахерском кресле. Верхняя часть его туловища обернута большой белой салфеткой или полотенцем (из необработанного хлопка: такие действительно делают, хотя не представляю, кто ими вытирается), веки сладко смежены. Ситуация и без того неловкая, но дальше – хуже.