Замок Орла - Ксавье Монтепен

– Под черной маской, верно?

– Да, монсеньор.

– Будьте любезны, мессир.

Хозяин Замка Орла вышел.

Он появился снова через одну-две минуты – закутанный в плащ и в железной маске, обшитой черным бархатом.

В это же время явились пятьдесят гвардейцев в сверкающих мундирах, со шпагами наголо и выстроились в ряд в глубине залы.

Граф де Гебриан и французские офицеры встали справа от кресла, вольно или невольно отстранившись от владетеля Замка Орла и оставив его в одиночестве слева от кресла.

«О, благородные господа, – подумал тот, заметив это и нахмурив густые брови под бархатной маской, – если бы вы только знали, как губернатору графства Бургундского смешно при виде вашего пренебрежения!!!»

И все же, невзирая на чванливое, хоть и молчаливое, самодовольство, он чувствовал, как в его душе разливается горечь.

– Генерал, – сказал вслед за тем человек в красном, обращаясь к маркизу де Фекьеру, – приведите пленника!..

Двери распахнулись настежь, и на пороге появился преподобный Маркиз – в окружении дюжины солдат со шпагами наголо, державших его словно в железных тисках. Руки ему перед тем развязали, и это немного облегчило его жгучую боль. Однако он был все так же бледен, и под глазами у него проступили большие круги, как будто выведенные углем.

Ступив в эту огромную комнату, которая была для него залом ожидания смерти, своего рода преддверием к эшафоту, он поразился необычно большому числу военных, вдруг представших перед ним, что было сделано наверняка для его устрашения. Этот спектакль послужил Маркизу лишним доказательством того, что он был знаменит не только среди крестьян и горцев, но и таких грозных врагов, как французы, и это непроизвольно наполнило его душу радостью и гордостью.

Спокойным, уверенным взглядом он обвел лица окружающих, всех до единого, желая таким образом угадать, почувствовать, чего ему следует опасаться и на что, быть может, надеяться.

Глаза его сразу же остановились на главном действующем лице этой сцены, очевидно, исполнителе главной роли – человеке в красной мантии.

Пленник вздрогнул. Однако при этом на его лице не отразилось ни следа смущения или волнения. На нем читалось одно лишь удивление и даже в некотором смысле удовлетворение. Его верхняя губа дернулась в легкой улыбке, и глаза на мгновение озарились ярким-ярким светом.

Но это была всего лишь короткая вспышка.

Человек в красной мантии мигом ее заметил, и лоб его нахмурился.

Но Маркиз уже отвел от него взгляд.

Его глаза, быстро обведя всех присутствующих, остановились на Черной Маске.

Священник-воин содрогнулся всем телом, словно наступил на змею и почувствовал, как эта мерзкая гадина укусила его в ногу. Его лицо сделалось пунцовым, а глаза, исполненные глубочайшего презрения, полыхнули кроваво-красным огнем.

Это чувство ненависти, а вернее, ужаса, владело им всего лишь мгновение – Маркиз быстро справился собой и как ни в чем не бывало отвернулся.

Офицеров французской армии он оглядел с подчеркнутым безразичием.

Следом за тем его взгляд, будто повинуясь неодолимой притягательной силе, вновь обратился к человеку в красном.

Человек в красной мантии, которого величали «монсеньор» и «ваше преосвящество» и который продолжал сидеть, пока все вокруг него стояли, жестом велел караульным оставаться на месте и, обращаясь к преподобному Маркизу, сказал:

– Подойдите!

Маркиз решительно вышел вперед и, подойдя к человеку в красном, встал напротив него, скрестив руки на груди, причем без малейшего высокомерия и вместе с тем без всякого смирения.

На первый взгляд даже нельзя было сказать, кто из них двоих – пленник, а кто – хозяин положения, кто побежденный, а кто победитель. Они воззрились друг на друга, как двое равных, не боящихся друг друга, но и не ждущих друг от друга ничего хорошего.

Его преосвященство на несколько мгновений буквально впился взглядом в преподобного Маркиза.

Под полуопущенными веками сверкал его пытливый, даже, можно сказать, гипнотический взгляд, способный проникнуть в самые потайные глубины души и сознания собеседника и разглядеть скрывавшуюся там истину.

Узнав после столь пристального и безмолвного осмотра все, что хотел, человек в красной мантии нарушил молчание и медленно, словно нанизая одно слово на другое, проговорил:

– Стало быть, вы и есть преподобный Маркиз?

– Да, он самый.

– Стало быть, – продолжал человек в красном, – это вы одновременно и служитель Божий, и воитель? Стало быть, это вы держите мушкет и шпагу в той же руке, которой освящаете облатку?

– Да, я, – снова отвечал преподобный Маркиз.

– Служитель Евангелия, или ты забыл слова из того же Священного Писания: «Все, взявшие меч, мечем погибнут»[62]?

– Я ничего не забыл. И всегда это помнил. Чтобы изгнать торгующих из храма, Иисус взял «бич из веревок», а против разорения, пожара и убийства другое оружие надобно.

– Но вы же видите, Господь отвернулся от вас, ибо оружие ваше повержено.

– Повержено?! – с гордой усмешкой воскликнул Маркиз. – Да кто вам такое сказал?

– Разве вы не пленник?

– Я – да… но во мне ли суть дела? Я не единственное чадо старинной и благородной провинции!..

– Но вы по крайней мере были одним из самых непреклонных ее защитников.

– Есть и другие, не менее достойные, а то и более… Есть и другие – те, кто, как и я, не пожалеют жизни своей за свободу! Мне не сносить головы. Что ж, не все ли равно? Это будет смерть всего лишь человека. А свобода – это плодоносящее древо, растущее на пролитой крови. И со смертью моей свобода лишь станет крепче.

– Свобода!.. – повторил человек в красном. – И вы еще говорите о свободе!.. Вы, что же, считаете себя свободным?

– Разумеется.

– Странное и безрассудное утверждение!

– Отчего же?

– Вы отвергаете власть французского короля и вместе с тем охотно признаете себя вассалами короля испанского.

– Вассалами испанского короля… Иными словами, мы признаем своим государем Филиппа IV, которому платим малые подати и жертвуем не так уж много людей… – что ж, такая вассальная зависимость нам вполне по силам. Как бы там ни было, испанский король сможет востребовать у нас лишь то, что мы соблаговолим ему дать.

– А почему не больше?

– Потому что у нас есть права, бесспорные и неотъемлемые, и, ради того чтобы отстоять их, нам не жалко пожертвовать и последней каплей крови.