Ангелочек. Время любить - Мари-Бернадетт Дюпюи

Жерсанда довольно улыбнулась, и Анжелина поняла, что старая дама знала об этом визите заранее.

— Мадам Лубе, мсье Огюстен, я польщена, что вы наконец удостоили меня своим присутствием. Это один из самых прекрасных дней в моей жизни. Наши семьи соединились под крышей моего дома. Жермена, садитесь здесь, рядом со мной. Ведь я могу называть вас Жерменой, не так ли?

Супруга сапожника ничего не ответила. Сначала она немного стеснялась, но вскоре расслабилась. Она думала, что в доме аристократки увидит больше роскоши. Вздохнув, она села около хозяйки дома и стала рассматривать гармоничную, но довольно скромную обстановку. Анри, терпеливо ждавший торта, прижался к ногам Огюстена, чтобы показать ему металлический паровозик.

— Видишь? Он очень класивый!

И хотя дед чувствовал себя не в своей тарелке, он с любопытством стал рассматривать игрушку. Огюстен по-прежнему относился к ребенку с некоторым недоверием. Он не видел малыша с тех пор, как узнал правду о Гильеме.

— Послушай! — настаивал малыш. — Шум, я умею делать его, шум поезда…

Подражая свисту локомотива, малыш надул щеки и замотал головой. Его светло-каштановые волосы разлетелись во все стороны. Сапожник не смог не растрогаться, наблюдая за внуком. Протянув руку, он погладил мальчика по голове.

— Хочешь, я возьму тебя на колени, малыш? — спросил Огюстен голосом, прерывавшимся от волнения.

— Да.

Жермена смахнула слезу. Розетта ликовала: план Луиджи удался. Экстравагантный акробат совершил чудо, уговорив Огюстена примириться с его матерью.

— Но в чем, по сути, вы ее упрекаете? — воскликнул Луиджи, пригласив чету Лубе на десерт на улицу Нобль. — Да, Жерсанда де Беснак принадлежит к семье протестантов, но могу вас уверить, что она давным-давно не ходит в храм. Она такая же христианка, как и все вы. Как я понял, она многие годы с нежностью заботится о вашей дочери. Анжелина многим ей обязана. Ваша холодность по отношению к ее благодетельнице причиняет ей страдания. Да и я страдаю, поскольку эта дама приходится мне матерью.

Разговор состоялся на ярмарочной площади в присутствии Жермены, поспешившей поддержать Луиджи. В конце концов сапожник уступил. Он решил не противоречить тому, кто должен был во что бы то ни стало стать его зятем.

Ошеломленная Октавия поспешно поставила на стол еще две десертные тарелки.

— Думаю, у нас есть повод выпить шампанского, — предложила Жерсанда. — Ту самую знаменитую бутылку, которую мы так и не открыли в тот вечер, когда за Анжелиной пришла мадам Серена.

— Я снова убрала ее в подвал, мадемуазель, на холод, — сказала служанка.

— Я схожу, — предложил Луиджи. — Может, вы еще чего-нибудь хотите, мама?

Это слово невольно сорвалось с его губ и прозвучало словно артиллерийский залп в тишине, царившей в этот момент в гостиной. Потрясенная Жерсанда лишилась дара речи. Понимая, что мать испытывает настоящий шок, акробат пошутил:

— Мне очень жаль! Но вы же не собираетесь падать в обморок? Быстрее приходите в себя, мама!

Старой даме пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы не разрыдаться. Взяв себя в руки, она сумела улыбнуться.

— Нет, сын мой. Со мной все в порядке, хотя иногда и подводит сердце.

Розетта и Октавия захлопали в ладоши, восхищенные ответом Жерсанды, который, похоже, понравился и Луиджи. Он бросил на нее лукавый взгляд и вышел из гостиной.

— Какой чудесный день! — воскликнула Анжелина. — Дорогая мадемуазель, вы вся дрожите. Я так рада за вас!

— И чем же этот день такой особенный? — спросила Жермена.

— Мсье Луиджи всегда называл мадемуазель «мадам», — объяснила Розетта. — Знаете, это очень огорчало ее. Но теперь он назвал ее мамой!

Чуть позже торт, разрезанный на восемь кусков, — настоящий миндальный торт, облитый шоколадной глазурью и украшенный толченым миндалем и карамелью, — скрепил общее примирение. Шампанское только усилило ощущение гармоничности происходящего. Это было превосходное сухое шампанское, имевшее изысканный вкус.

На глазах у Анжелины ее отец разговаривал об обуви с той, кого он так часто презрительно называл «гугеноткой», а Жермена делилась рецептом кассуле с Октавией. Луиджи принес скрипку. Малыш Анри повис у него на спине, обхватив брата обеими руками за шею. Словом, это было восхитительное зрелище.

«Разрази меня гром! — думал Огюстен. — Моя дочь просто должна выйти за него замуж. Чего они ждут? Я не слепой, эти двое не сводят друг с друга глаз и проводят половину своего свободного времени вместе. Этот парень — достойный, умный, простой и скромный мужчина. И богатый, очень богатый».

В этот же момент Жерсанда де Беснак с восхищением смотрела на своего сына.

«Мой сын! Моя гордость! Моя радость! — говорила она себе. — А какой он талантливый! Как бы мне хотелось, чтобы Вильям смог его послушать, они должны познакомиться. Боже мой! Господи, ты уже удовлетворил все мои желания! Но, молю тебя, сделай так, чтобы Луиджи и Анжелина поженились, одари меня счастьем быть бабушкой!»

Одурманенная музыкой и шампанским, Розетта доела кусок торта Анри, оставшийся на тарелке. Любительница поесть, Розетта говорила себе, что никогда прежде не пробовала подобного лакомства. Но теперь, насытившись, она почувствовала тошноту. Когда сапожник закурил трубку, ей стало еще хуже.

— Пойду подышу свежим воздухом, — сказала она. — Я не привыкла есть столько торта за один присест.

Растроганная Анжелина проводила ее взглядом. Она часто советовала своей сестричке не злоупотреблять сладким и вытопленным свиным салом.

Когда Розетта ушла, Анжелина повернулась к Луиджи, любуясь его точеным профилем, поскольку молодой человек стоял вполоборота у окна, против света. Она любила его, потому что он был добрым, щедрым, странным, непредсказуемым. И она вновь дала себе слово удержать его в городе, используя весь арсенал, доступный женщинам.

* * *

Вечером Анжелина и Розетта оказались одни на улице Мобек под охраной овчарки. Они заперли ворота на ключ, накормили Бланку и теперь сумерничали.

Сидя около камина, в котором горели три больших ясеневых полена, они обсуждали домашние дела, которые предстояло сделать завтра или послезавтра.

— Рано утром еще останутся угли, — сказала девушка. — С их помощью я разожгу железную печку, стоящую в сарае, и постираю белье. При таком теплом ветре оно быстро высохнет.

— Прокипяти только тряпки и мои халаты. Простыни я отдам мадам Евдоксии.

— Старой прачке? Ба, она не выстирает лучше, чем я! Правда, я полощу белье здесь, во дворе, а не в реке…

— Ты и так устаешь. Кстати, Розетта, ты вновь замочила белье, которое я предпочитаю стирать сама. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Да, белье, которое вы носите, когда у вас месячные. Не волнуйтесь, мадемуазель Энджи. Я стираю его в углу сарая, меня никто не видит. И не смущайтесь. Прежде я всегда стирала подкладки Валентины.