Под знаком черного лебедя - Дэвид Митчелл

– Крутая песня! – заорал Дин мне в ухо. – Очень футуристическая. У Гэри Ньюмена есть приятель, которого зовут Пять! Круто, а?

Танец – это мозг, а танцоры в нем лишь отдельные клетки. Танцующие думают, что они тут главные, но на самом деле они повинуются древним законам. Началась песня «Three Times A Lady»[51] Commodores, и танцпол опустел, если не считать давно сложившихся пар, которые лизались на виду у всех, наслаждаясь тем, что на них смотрят, и случайных парочек, которые просто обжимались, забыв, что на них смотрят. Второсортные пошли искать себе третьесортных. Пол Уайт ушел в угол с Люси Снидс. Диджей поставил «Come On Eileen»[52] Dexys Midnight Runners. Дискотека – тоже зоопарк. Некоторые животные становятся дичей, другие – забавней, третьи – напыщенней, четвертые – пугливей, пятые – сексуальней. Холли Деблин, похоже, ушла домой.

– Я думал, ты ушла домой.

Знак «Выход» светился зеленым в темноте.

– А я думала, ты ушел домой.

Дискотека сотрясала фанерный пол. За сценой есть такая узкая комнатка, где стоят штабеля стульев. И еще там есть такая большая штука вроде полки, на высоте десяти футов, шириной во всю комнатку. Туда складывают столешницы теннисных столов, а я знаю, где прячут стремянку.

– Нет. Я танцевал с Дином Дураном.

– Да ну? – Холли Деблин очень смешно изобразила ревность. – А чем это он лучше меня? Может, он целуется хорошо?

– Дуран?! Фу, какая гадость!

Слово «гадость» оказалось последним словом в моей жизни, которое я произнес нецелованным. Я всегда боялся этого момента, но оказалось, что целоваться совсем несложно. Губы сами знают, что делать, – как морские актинии. От поцелуев голова начинает кружиться, как на «Летающих чашках». Девочка выдыхает кислород, а ты его вдыхаешь.

Но иногда можно со всей силы стукнуться зубами.

– Ой! – Холли Деблин отпрянула. – Прости!

– Ничего, я их потом обратно приклею.

Холли Деблин крутила мои уложенные гелем «иголки» волос. Кожа у нее на шее потрясающе мягкая – такое мягкое я трогал первый раз в жизни. И она мне позволила. Это самое удивительное. Она мне позволила. От Холли Деблин пахнет парфюмерным прилавком универмага, серединой июля и коричными «тик-таками». Мой кузен Хьюго утверждал, что целовался с тридцатью девушками (и не только целовался), а сейчас уже наверняка до пятидесяти дошел, но первая бывает только одна.

– Ой, – сказала она. – Я тут стащила немножко омелы. Гляди.

– Она вся раздавилась и…

Во время второго в моей жизни поцелуя язык Холли Деблин робкой мышкой заглянул ко мне в рот. Раньше я бы подумал, что это должно быть тошнотворно, но на самом деле это мокро и тайно, и мой язык захотел в ответ заглянуть к ней в рот, и я ему позволил. Этот поцелуй кончился потому, что я забыл дышать.

– Какая классная песня! – Я по правде тяжело дышал. – Она какая-то немножко хипповая, но потрясающе красивая.

«Красивая» – из числа тех слов, которые нельзя употреблять в разговоре с парнями, но можно с девушками.

– «#9dream», Джон Леннон. Пластинка «Walls and Bridges»[53], семьдесят четвертый год.

– Ты хотела меня этим впечатлить? Я впечатлен.

– Мой брат работает в «Револьвер рекордс». У него коллекция пластов – как отсюда до Марса и обратно. А откуда ты знаешь про этот маленький тайничок?

– Эту комнату? Я сюда ходил в молодежный клуб, играть в настольный теннис. Думал, ее сегодня запрут. Но, как видишь, не заперли.

– Вижу.

Рука Холли Деблин скользнула мне под свитер. Я годами слушал разговоры Джулии с Кейт Элфрик про «распускателей рук» и воздержался от ошибки. Потом Холли Деблин как-то вздрогнула. Я решил, что ей холодно, но она вроде как хихикнула.

– Чего ты? – Я испугался, что сделал что-нибудь не так. – А?

– Вспомнила, какое лицо было у Нила Броуза сегодня утром, в мастерской.

– А, это. У меня сегодняшнее утро все расплылось. Весь день – одно большое пятно.

– Гэри Дрейк оттащил его от сверлильного станка и показал на тебя. До Броуза не сразу дошло. Что эта штука, которую ты плющишь в тисках, – на самом деле его калькулятор. Потом дошло. Он хитрая сволочь, но не дурак. Он тут же понял, что случится потом, а что еще потом, и так далее. И что его отымели. Вот прямо в эту секунду понял.

Я играл с ее щелкающими бусами.

– Я тоже очень удивилась, – сказала она.

Я не стал ее торопить.

– Понимаешь, Тейлор, ты мне нравился, но я решила, что ты…

Она не хотела меня обижать.

– Мальчик для битья?

Холли Деблин уперлась подбородком мне в грудь:

– Угу. – Нажала чуть посильней. – Так что случилось, Тейлор? С тобой, я имею в виду.

– Всякое. – (Когда она зовет меня «Тейлор», это звучит гораздо интимнее, чем «Джейсон». А я еще слишком сильно робею, чтобы называть ее хоть как-нибудь.) – Весь этот год. Слушай, мне не хочется говорить про Броуза. В другой раз.

Я стащил с ее запястья плетеный браслет и натянул его себе на руку.

– Ворюга! Заведи свои модные аксессуары.

– Что я и делаю. Это будет первый экземпляр в моей коллекции.

Холли Деблин защемила мои великоватые уши большими и указательными пальцами и подтащила мой рот к своему. Нашего третьего поцелуя хватило на всю песню Duran Duran «Planet Earth»[54]. Холли Деблин взяла мою руку и направила ее туда, где моя ладонь ощутила удары ее четырнадцатилетнего сердца.

– Здравствуй, Джейсон.

Гостиная, освещенная елочной гирляндой и газовым камином, походила на грот Санта-Клауса. Телевизор был выключен. Насколько я мог судить, папа просто сидел в темноте, темной, как черничный мармелад. Но по его голосу я понял, что он знает все про Нила Броуза и сплющенный калькулятор.

– Ну что, хорошо провел время на дискотеке? – спросил он.

– Неплохо. – Никакая дискотека его не интересует. – Как там Оксфорд?

– Оксфорд как Оксфорд. Слушай, Джейсон, нам надо поговорить.

Я повесил куртку на вешалку, зная, что моя песенка спета. «Поговорить» у нас означает, что я сижу, а папа обрушивает на меня громы и молнии. Но кажется, Холли Деблин перемонтировала схему моей головы.

– Можно я первый?

– Хорошо. – С виду папа был спокоен, но вулканы, перед тем как снести пол-острова, тоже спокойны. – Начинай.