Гомо Сапиенс. Человек разумный - Юрий Чирков

Проблема «Человек и машина» (в ряду книг и статей – «Человек и Бог», «Человек и космос», «Человек и общество», «Человек и власть» и т. д.) всю жизнь тревожила, волновала Бердяева. Первую попытку определить свое отношение к технике он сделал еще в 1915 году, в статье «Дух и машина» (опубликована в газете «Биржевые новости»).

В начале 20-х годов философ вновь возвращается к этой теме. Тогда многие говорили о технике: и идеологи технократических утопий, и их оппоненты (вспомним, хотя бы, роман, печатался за рубежом в 1925–1929 годах, считался несправедливо тогда пасквилем на социалистическое общество, Евгения Замятина «Мы»), и футуристы, и пролеткультовцы, и художники революционного авангарда…

И даже в самом конце жизни Бердяев все еще писал про машину. И удивительно, что 74-летний человек, как и в молодые годы, не терял веры в победу человеческого духа над механическими монстрами.

Основной парадокс проблемы «Человек и машина», полагал Бердяев, в том, что без техники невозможна культура, с машинами связано самое возникновение культуры и одновременно окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели.

«Труд человека заменяется машиной, это есть положительное завоевание, которое должно было бы уничтожить рабство и нищету человека. Но машина совсем не повинуется тому, что требует от нее человек, она диктует свои законы. Человек сказал машине: ты мне нужна для облегчения моей жизни, для увеличения моей силы, машина же ответила человеку: а ты мне не нужен, я без тебя все буду делать, ты же можешь пропадать».

Опасность машины, по Бердяеву, в том, что она «не только по видимости покоряет человеку природные стихии, но она покоряет и самого человека; она не только в чем-то освобождает, но и по-новому порабощает его».

С горечью отмечает философ появление на земле рукотворной второй природы. «В технический период цивилизации человек перестает жить среди животных и растений, он ввергается в новую холодно-металлическую среду, в которой нет уже животной теплоты, нет горячей крови».

Бердяев подробно анализирует, как машина стремится переиначить, перекроить человека. Он отмечает, что машина, прежде всего, губит душу человека. «Власть техники несет с собой ослабление душевности в человеческой жизни, душевного тепла, уюта, лирики, печали, всегда связанной с душой…». «Душа, связанная с органической жизнью, оказалась очень хрупкой, она сжимается от жестоких ударов, которые ей наносит машина, она истекает кровью, и иногда кажется, что она умирает».

Машина корежит и эмоциональную сферу человека, то, что в старину именовали «сердцем».

«Сердце с трудом выносит прикосновение холодного металла, оно не может жить в металлической среде. Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца как ядра души».

Умерщвляет машина и человеческую плоть. «Система Тейлора, – поясняет Бердяев, – есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать».

Не ускользнула от внимания Бердяева и проблема невыносимости скорости перемен в жизни землян, то, о чем так хорошо говорил Олвин Тоффлер. Бердяев пишет: «Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превратить человека в машину. Процесс этот очень болезненный».

Философская же сторона этого вопроса, по мнению Бердяева, в том, что овладевшая временем техника разрушает вечность. «В этой бешеной скорости современной цивилизации, в этом бегстве времени ни одно мгновение не остается самоцелью и ни на одном мгновении нельзя остановиться, как на выходящем из времени».

У человека нет теперь времени для созерцания: от него требуют только скорейшего перехода к следующему моменту – времени на вечность не остается!

И только один дух человека («человеческая жизнь не может быть окончательно и без остатка рационализирована, всегда остается иррациональный элемент, всегда остается тайна»), заключает Бердяев, противится диктату, тирании машины, только на его сопротивление возлагает философ надежды в борьбе с машиной.

«Вопрос техники неизбежно делается духовным вопросом, в конце концов, религиозным вопросом. От этого зависит судьба человечества. Чудеса техники, всегда двойственной по своей природе, требуют небывалого напряжения духовности, неизмеримо большего, чем прежние культурные эпохи… И мы стоим перед требованием нового героизма, и внутреннего, и внешнего. Героизм человека, связанный в прошлом с войной, кончается… силы духа требует техника, прежде всего для того, чтобы человек не был ею порабощен и уничтожен. В известном смысле можно сказать, что речь идет о жизни и смерти…».

* * *

Человек создает на земле новый космос, вторую природу. И возникает резонный вопрос, – о нем неоднократно упоминал Бердяев, – сможет ли человек, существо биологическое, выжить в этой новой реальности бытия?

«Сначала человек зависел от природы, – пишет Бердяев, – и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы. Организм человека, психо-физический организм его сложился в другом мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли будет дышать в новой электрической и радиоактивной (разве не о губительности атома для всего живого идет тут речь? – Ю.Ч.) атмосфере, в новой холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями. Некоторые врачи говорят, что эта атмосфера опасна и губительна…».