Второй пол - Симона де Бовуар

Итак, мне хотелось стать большой, но совсем не хотелось жить той же жизнью, которой живут взрослые, – говорит Колетт Одри… – Так во мне укреплялось желание стать взрослой, но не переходить на положение взрослого человека, не становиться на сторону родителей, хозяек дома, домохозяек и глав семейств.

Мама хочет, чтобы на большой бал, который дают X, я надела в первый раз в жизни длинное платье. Ее удивляет, что мне этого не хочется. Я умоляла ее позволить мне в последний раз надеть розовое платьице. Мне так страшно. Мне кажется, что, если я надену длинное платье, мама надолго уедет в путешествие и неизвестно когда вернется. Глупо, правда? А иногда она смотрит на меня так, как будто я еще совсем маленькая. Ах! Если бы она знала! Она бы связывала мне руки на ночь и презирала бы меня!

«Когда мне было пять лет, у меня появился первый товарищ по играм, мальчик по имени Ричард, ему было шесть или семь лет. Мне всегда хотелось знать, как отличают девочку от мальчика. Мне говорили, что это делают по волосам, по носу… Я не спорила, но все же мне казалось, что от меня что-то скрывают. Однажды Ричард захотел писать. Я предложила ему свой горшок. Когда я увидела его член, а для меня это было нечто совершенно изумительное, я с восторгом закричала: „Что это у тебя? Какой хорошенький! Боже, как мне хочется тоже иметь такой!“ И, недолго думая, я смело прикоснулась к нему…» Одна из тетушек застала их, и после этого за ними бдительно следили. В девять лет она играла в свадьбу и во врача с двумя другими мальчиками, восьми – и десятилетнего возраста. Мальчики трогали ее половые органы, а однажды один из них прикоснулся к ним своим пенисом и сказал, что так делали ее родители после свадьбы. «Я очень разозлилась. О нет, они не занимались такими гадостями!» Она еще долго играла в эти игры и испытывала к обоим мальчикам дружеские чувства, смешанные с влюбленностью и сексуальным влечением. Однажды об этом узнала ее тетушка, разразился ужасный скандал, и ей пригрозили, что отправят ее в исправительный дом. Она больше не виделась с Артуром, которого предпочитала другому мальчику, и очень от этого страдала. Она стала плохо учиться, у нее испортился почерк, она начала косить. Потом у нее завязалась новая дружба с Вальтером и Франсуа. «Вальтер занимал все мои чувства и мысли. Я позволяла ему гладить себя под юбкой. Для этого я становилась перед ним или садилась и делала письменные задания… Если мама открывала дверь, он отдергивал руку, а я писала. В конце концов у нас установились отношения, которые обычно бывают между мужчиной и женщиной, но я не позволяла ему далеко заходить. Когда ему казалось, что он проник во влагалище, я вырывалась и говорила, что кто-то идет… Я и представить себе не могла, что это грех».

Дружба с мальчиками прекращается, она дружит только с девочками. «Я привязалась к Эмми, хорошо воспитанной и образованной девочке. Однажды, когда нам было двенадцать лет, мы обменялись на Рождество золотыми сердечками, внутри которых были выгравированы наши имена. Нам казалось, что это что-то вроде помолвки, мы поклялись друг другу в „вечной верности“. Отчасти я обязана своим образованием Эмми. Она же посвятила меня в проблемы секса. В пятом классе я уже не очень верила, что детей приносит аист. Я полагала, что дети появляются из живота и для того, чтобы они могли оттуда выбраться, его нужно вскрыть. Особенно большой страх Эмми на меня нагоняла, говоря о мастурбации. Читая в школе Евангелие, мы начали кое-что понимать в половых отношениях. Например, когда святая Мария приходит к святой Елизавете. „В это время взыграл младенец во чреве Елизаветы“. Есть в Библии и другие любопытные в этом отношении места. Мы их подчеркивали, и, когда это было обнаружено, весь класс чуть не получил плохую отметку по поведению. Эмми обратила мое внимание и на „девятимесячное воспоминание“, о котором говорится в „Разбойниках“ Шиллера. Отца Эмми перевели на другое место службы, и я опять осталась одна. Мы переписывались, используя секретную систему письма, которую сами придумали, но мне было одиноко, и я привязалась к девочке-еврейке по имени Хедл. Однажды Эмми увидела, как я выходила из школы с Хедл. Она устроила мне сцену ревности. Я дружила с Хедл до нашего общего поступления в коммерческую школу, где мы также оставались лучшими подругами и мечтали породниться в будущем, так как мне очень нравился один из ее братьев, который был студентом. Когда он обращался ко мне, я так смущалась, что говорила ему в ответ нелепости. В сумерки мы с Хедл нередко сидели, прижавшись друг к другу, на маленьком диване, и я, сама не понимая почему, горько плакала, слушая его игру на рояле.

Еще до моей дружбы с Хедл я в течение нескольких недель дружила с некоей Эллой, которая была из бедной семьи. Однажды она, проснувшись ночью от скрипа кровати, увидела, что делают ее родители „наедине“. Она мне рассказала, что отец лег на мать, а та ужасно кричала. Затем отец сказал: „Пойди скорее подмойся, чтобы ничего не было“. Поведение отца меня напугало, и я старалась не встречаться с ним на улице, а мать мне было очень жаль (должно быть, ей было очень больно, раз она так кричала). Я спросила другую свою подружку о том, какой длины бывает пенис, кто-то говорил мне, что он бывает от двенадцати до пятнадцати сантиметров в длину. На уроке шитья мы брали сантиметр и под юбкой отмеряли это расстояние от того самого места. Оно, естественно, доходило по крайней мере до пупка, и мы со страхом думали, что после свадьбы нас в буквальном смысле посадят на кол».

Она смотрит, как совокупляются собаки. «Когда я видела на улице, как мочится лошадь, я не могла отвести глаз, кажется, мой взор приковывала длина пениса». Она наблюдает за мухами, за животными в деревне.

«Когда мне было двенадцать лет, я заболела тяжелой ангиной, и одного знакомого врача попросили осмотреть меня. Он сидел рядом с кроватью и вдруг сунул руку под одеяло и чуть не дотронулся до „того самого места“. Я вздрогнула и закричала: „Как вам не стыдно!“ Подбежала мать, доктор был ужасно смущен, он заявил, что я маленькая нахалка и что он хотел просто ущипнуть меня за ногу. Меня заставили просить у него прощения… Наконец, когда у меня начались менструации и отец однажды увидел мои запачканные кровью салфетки, произошла ужасная сцена. Почему он, чистый мужчина, „должен жить в окружении стольких грязных женщин“. Мне казалось, что менструация – это большая провинность». В пятнадцать лет она подружилась еще с одной девочкой, с которой они переписываются «с помощью стенографии»: «чтобы дома никто не смог прочитать наши письма. Нам столько нужно было рассказать друг другу о наших победах. От нее я узнала немало стихов, которые она читала на стенах уборной. Один из них я помню до сих пор, потому что в нем любовь, которая была так высоко вознесена в моем воображении, смешивалась с грязью: „В чем высший смысл любви? Две пары ягодиц, свешивающихся с одного стебля“. Я решила, что со мной такого никогда не будет. Мужчина, который любит девушку, не может требовать от нее подобных вещей. Когда мне исполнилось пятнадцать с половиной лет, у меня родился брат, и я очень ревновала, так как до этого я была единственным ребенком в семье. Подруга постоянно приставала ко мне, чтобы я посмотрела, как устроен мой брат, но я была абсолютно не способна рассказать ей то, что ей так хотелось знать. В это время еще одна подруга рассказала мне о первой брачной ночи, и я решила выйти замуж из любопытства, хотя слова „пыхтят как паровоз“ из ее рассказа оскорбляли мое эстетическое чувство… И не было среди нас ни одной, которая не испытывала бы желания выйти замуж, для того чтобы любимый муж раздел ее и отнес на кровать: это было так заманчиво…»