Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви

– О господи, посмотрите на Бекки, – смеется Роза, – она играет с Габриэлой точно так же, как играла с куклами, когда была маленькой!

Атмосфера в Охель-Моше мрачная и напряженная. Каждый день все новые и новые призывники уходят на войну, даже школьники туда рвутся. С ними проводят короткие учения и сразу отправляют на передовую. На улицах смертельно опасно. На улице Принцессы Мэри арабы разгромили все магазины, камня на камне не оставили, а кинотеатр «Рекс» сожгли. Занятия в школах прекращены, молодежные движения организовали учеников и послали их расчищать магазины от осколков стекла. Одноклассники Бекки тоже в этом участвуют.

– Через мой труп ты выйдешь из дому! – кричит Роза, когда Бекки просит разрешения вместе с ними разгребать завалы. – В такое время ты никуда не пойдешь! Можно под обстрел попасть.

– Я выйду за хлебом, – говорит Бекки матери.

У нее больше нет сил спорить, она и так все время плачет о своем Эли. Все ее друзья делают что-то для блага страны, и только она одна торчит дома из-за того, что мама боится.

– Ты никуда не пойдешь, – повторяет Роза.

– Но у нас кончился хлеб.

– Есть мука, испечем хлеб дома.

– Муки тоже нет, – говорит Бекки, проверив содержимое шкафчиков. – И молоко кончилось, и сыр, скоро и риса не будет.

– Какое счастье, что у Рахелики есть молоко, не нужно хотя бы беспокоиться за Боаза и Габриэлу.

На рынке почти пусто, но если бы и было что купить, где взять денег? Деньги тают с каждым днем, от тех пятисот лир, что Мордух дал за лавку, почти ничего не осталось.

– Ты говорила с папой? – спрашивает Луна, когда Рахелика делится с ней своей тревогой.

– Я не хочу его волновать. Он не спрашивает, а я не рассказываю. Денег может хватить самое большее на несколько месяцев, а что мы будем делать потом – не знаю.

– Может, мне вернуться на работу в «Закс и сын»? – предлагает Луна.

– Не говори глупостей, ты не можешь оставить ребенка.

Луна умолкает. Да и что она скажет Рахелике? Что больше всего ей как раз хочется оставить ребенка, ну хотя бы на несколько часов? Что у нее больше нет сил слушать, как малышка жалобно хнычет? Бедная Рахелика, она постоянно должна сцеживать для нее молоко в бутылочку. Да сколько же один младенец может есть?! А когда ей не дают молока, сразу вопит, словно ее убивают. Но тягостнее всего, что, когда она пытается взять Габриэлу на руки, та орет еще громче, а когда Рахелика, или Бекки, или даже Роза к ней подходят – сразу успокаивается. Где такое слыхано, чтобы ребенок не хотел идти к родной матери!

– Сколько бутылочек ты для нее сегодня сцедила? – спрашивает Луна.

– Ой, твоя дочь, чтоб она была здорова, ест за троих! – смеется Рахелика. – Даже Боазико – а ведь он мужчина – ест меньше. Не успеваю я его накормить, а Габриэла уже требует молока.

– Так дай ей грудь – и все дела!

– Луна, ты что? Об этом не может быть и речи! Я же не кормилица – я ее тетя.

– А какая разница, сосет она тебя или бутылочку?

– Дурочка! Бутылочка что-нибудь чувствует?

– Ну ладно, не сердись, я просто хотела облегчить тебе жизнь, чтобы не нужно было все время сцеживаться. – Этим ты мне ее не облегчишь, а усложнишь. А теперь выйди, пожалуйста, дай мне побыть с Боазом одной. Возьми Габриэлу и иди.

– Куда же я пойду?

– На улицу, в сад, погуляй с ней.

– Да ты что, на улице слишком холодно для нее.

– Ну неважно куда. Выйди с ней, я тоже нуждаюсь в одиночестве.

– Какое одиночество, где ты тут видишь одиночество? Мы снова вместе, как раньше, – ты, я и Бекки.

– Луна, хватит!

Но когда Луна выходит на улицу, она забывает взять Габриэлу, лежащую в кроватке рядом с Боазом.

– Совсем умом повредилась, – ворчит Рахелика. И впрямь в доме стало слишком тесно, думает Роза; она слышит перебранку дочерей, но, по своему обыкновению, не вмешивается. Пусть закончится уже эта проклятая война, и все разойдутся по домам. Она не для того растила дочерей, чтобы они сидели у нее на шее. Ладно Рахелика, от нее в доме только светлее, но Луна? И так с трудом дождалась, пока та ушла наконец-то в свой дом… Но что поделать, мужчины воюют, и пока война не закончится, придется им жить в тесноте.

Вечером Роза выходит во двор и садится на скамеечку. Дует прохладный ветер, и она плотней закутывается в накинутую на плечи шаль. Небо усеяно звездами, и все вокруг дышит покоем и безмятежностью, даже отзвуки выстрелов утихли; дети уложены в общую кроватку, муж тоже лег, дочери закрылись в своей комнате. Но почему тишина кажется такой угрожающей, словно вот-вот случится что-то ужасное?

Внезапно она замечает, что в дверном проеме стоит Луна. Тоненькая, точно подросток, как будто из ее живота не появился недавно младенец. Роза чувствует удушье, ей тяжело находиться в одном пространстве с Луной. Она поспешно уходит в дом и ложится в постель.

Слава богу, ушла, думает Луна, а то мне негде побыть наедине с собой хотя бы минутку. Габриэла в доме, мама во дворе, Бекки всю дорогу рыдает о своем красавце Эли Коэне. Можно подумать, она одна волнуется за своего парня. А Рахелика, что ли, не беспокоится? Но она свое беспокойство скрывает, не посвящает в него всех, целыми днями занимает себя Боазом и Габриэлой, суетится, взваливает на себя все новые и новые дела, чтобы не поддаваться разрушительной тревоге. Сестры тревожатся о своих мужчинах – а сама она? Правду говоря, она порой по нескольку дней о нем не вспоминает. Когда Давид ушел на войну, она наконец вздохнула свободно. Видно, она нуждалась в том, чтобы побыть на расстоянии. А если бы он еще и Габриэлу забрал, это было бы вообще прекрасно. Наверняка Бог отплатит ей за такие мысли, но она не в состоянии от них избавиться. С тех пор как родилась Габриэла, ее сердце пусто. Все прыгают вокруг девочки, точно она пуп земли, редкостная драгоценность, восторгаются ее рыжими кудряшками и зелеными глазами, все говорят, что она похожа на нее как две капли воды, но сама она не видит ни малейшего сходства. Габриэла улыбается всем, только не собственной маме. Невозможно обмануть младенца, невозможно притвориться так, как она притворяется перед Давидом весь последний год. Дети чувствуют лучше, чем взрослые, и этот ребенок чувствует, что ее сердце пусто.

Поначалу Луна думала, что это из-за тяжелых родов, надорвавших ее тело, из-за ужасных швов, снятие которых она откладывала со дня на день, но все же пришлось пойти к доктору Самуэлю в поликлинику, и он уложил ее на пыточное кресло, раздвинул ей ноги, и, когда он стал вытаскивать нитки из швов, ей показалось, что он вытягивает из нее душу. От одного вида ножниц, приближающихся к самой чувствительной части тела, она едва не потеряла сознание. Когда швы были сняты и тело понемногу стало оправляться от полученной травмы, Луна понадеялась, что теперь наконец полюбит малышку. Увы, этого не случилось, она оставалась равнодушной. Даже Боазико вызывал у нее более теплые чувства, чем дочка. Только когда Габриэла не рядом, она в состоянии дышать.