Источник - Айн Рэнд

Но он уже не слушал. Он отвернулся от неё и удалялся, даже не извинившись. Он выглядел утомлённым. Она никогда раньше не видела, чтобы он был груб, — разве что намеренно.

Чуть позже до неё донёсся его сильный, вибрирующий голос, утверждавший:

— …и таким образом, самая благородная идея на свете — идея абсолютного равенства людей.

«… здесь оно и будет стоять как памятник безграничному эгоизму и ничему, кроме эгоизма мистера Энрайта и мистера Рорка. Оно будет стоять между рядами жилых домов из песчаника с одной стороны и газгольдерами — с другой. Возможно, это не случайность, а перст судьбы, свидетельствующий о её разборчивости. Иное соседство не смогло бы столь красноречиво выявить кричащую наглость этого строения. Оно будет выситься как насмешка над всеми зданиями города и людьми, построившими их. Наши здания лишены всякого смысла и противоестественны; строение мистера Рорка лишний раз подчёркивает это. Но контраст совсем не в его пользу. Сам факт этого контраста делает это здание частью всеобщего абсурда, причём частью самой комической. Так луч света, проникший в свинарник, делает видимой всю грязь и тем оскорбляет наш взор. Наши строения имеют великое преимущество: они робки и темны. Более того, они нас удовлетворяют. Дом Энрайта смел и светел… Он как пернатая змея. Он привлечёт внимание — но лишь к безмерной наглости мысли мистера Рорка. Когда его построят, он станет шрамом на лице нашего города. А шрам тоже по-своему ярок и выразителен».

Это было напечатано в колонке «Ваш дом», которую вела Доминик Франкон. Статья появилась через неделю после приёма у Кики Холкомб.

Утром, в день её появления, Эллсворт Тухи вошёл в кабинет Доминик. В руках он держал экземпляр «Знамени», открытый на странице, где была помещена её рубрика. Не произнося ни слова, Тухи остановился и замер, слегка раскачиваясь на своих маленьких ножках. Казалось, можно было не видеть, а слышать выражение его глаз: в них буквально искрился смех. Губы же его были вполне невинным образом сжаты.

— Ну и?.. — спросила она.

— Где ты встречалась с Рорком до этого приёма?

Доминик сидела, глядя на него, опершись правой рукой о спинку стула, на кончиках её пальцев висел карандаш. Казалось, она улыбается. Она сказала:

— Я впервые его увидела на этом приёме.

— Что ж, я ошибся. Я просто удивлён, — газета зашелестела в его руке, — сменой чувств.

— Да? Но он мне не понравился, когда я его встретила… на этом приёме.

— Именно это я и заметил.

— Садись, Эллсворт. Ты выглядишь не лучшим образом, когда стоишь.

— Не возражаешь? Не занята?

— Не особенно.

Он присел сбоку от её стола. Сел и в задумчивости похлопал сложенной газетой по коленям.

— Знаешь, Доминик, — начал он, — это нехорошо сработано. Совсем нехорошо.

— Вот как?

— Разве ты не понимаешь, что можно прочесть между строк? Конечно, это заметят не многие. Он заметит. И я заметил.

— Но это написано не для него или для тебя.

— Так что, для других?

— Для других.

— Тогда это подлая насмешка над ним и надо мной.

— Вот видишь? Мне показалось, что сработано неплохо.

— Что ж, у каждого свои приёмы.

— А что ты напишешь об этом?

— О чём?

— О доме Энрайта.

— Ничего.

— Ничего?

— Ничего.

Он, почти не шевелясь, бросил на стол газету, просто движением кисти руки, и сказал:

— Кстати, об архитектуре. Доминик, почему ты ничего не написала о здании «Космо-Злотник»?

— А о нём стоит писать?

— О, определённо. Есть люди, которых оно будет весьма раздражать.

— А стоит ли обращать на них внимание?

— Кажется, да.

— И что это за люди?

— О, я не знаю. Откуда нам знать, кто читает то, что мы пишем? Но в этом-то и весь интерес. Все эти незнакомые люди, которых мы никогда не видели, с которыми никогда не говорили или не можем говорить… и газета, где они могут прочесть наши ответы, если мы хотим дать эти ответы. Я убеждён, что тебе надо написать несколько приятных слов о здании «Космо-Злотник».

— Тебе, кажется, очень нравится Питер Китинг?

— Нравится? Я чертовски его люблю. И ты тоже полюбишь… со временем, когда лучше узнаешь. Питера Китинга очень полезно знать. Отчего бы тебе не выделить время буквально на днях и не встретиться с ним, чтобы он рассказал тебе историю своей жизни? Ты узнаешь много интересного. Например, что он учился в Стентоне.

— Я это знаю.

— И ты считаешь, что это неинтересно? По-моему, это более чем интересно. Великолепное место этот Стентон. Замечательный образчик готической архитектуры. А витражи в его часовне, они же действительно одни из самых красивых в стране. Кроме того, там так много молодых студентов. И таких разных. Некоторые при окончании получают дипломы с отличием. А других выгоняют.

— Ну и?

— Ты знаешь, что Питер Китинг — один из старых друзей Говарда Рорка?

— Нет. А что, он?..

— Да, он его старый друг.

— Питер Китинг — старый друг всех.

— Совершенно верно. Замечательный парень. Но Рорк совсем не такой. Ты не знала, что Рорк тоже учился в Стентоне?

— Нет.

— Кажется, ты не очень много знаешь о мистере Рорке?

— О мистере Рорке я ничего не знаю. Но мы обсуждаем не мистера Рорка.

— Разве? Нет, конечно, мы обсуждаем Питера Китинга. Но ты же понимаешь, что контраст позволяет убедительнее выявить точку зрения. Как ты сделала это сегодня в своей прелестной заметочке. Чтобы оценить Питера так, как он того заслуживает, попробуем сравнить их. Проведём две параллельные прямые. Я склонен согласиться с Евклидом, что эти две параллельные прямые никогда не пересекутся. Так вот, они оба учились в Стентоне. Мать Питера содержала нечто вроде пансиона, и Рорк жил там в течение трёх лет. Всё это не столь важно, но от этого последующий контраст получается более зримым и, скажем, более личного свойства. Питер закончил университет с отличием, первым в своём выпуске. Рорк был исключён. Не смотри на меня так. Я не должен объяснять, почему его исключили, мы это понимаем, ты и я. Питер стал работать у твоего отца, теперь он уже его партнёр. Рорк также работал на твоего отца, и тот его вышвырнул. Да, именно так. Разве это не символично? Кстати, он сделал это без всякой помощи с твоей стороны — в этот раз. На счету Питера здание «Космо-Злотник» — а Рорк создал лишь киоск для продажи сосисок в Коннектикуте. Питер раздаёт автографы — а имени Рорка не знают даже производители сантехнического оборудования. И вот Рорк заключает контракт на жилой дом, что для него весьма ценно, ведь это единственное его детище, — а Питер бы этого не заметил, даже если это дом Энрайта, ведь для него контракты дело привычное. Не думаю, чтобы Рорк особенно ценил работу Питера, и никогда не будет ценить, что бы ни случилось. А теперь продвинемся с нашей параллелью ещё на шаг. Никто не хочет поражений. Но потерпеть поражение от человека, который в его глазах всегда был символом посредственности, работать одновременно с этой посредственностью и наблюдать, как она взбирается всё выше, тогда как он борется изо всех сил и получает лишь мордой об стол, видеть, как посредственность крадёт у него один за другим шансы, ради которых он отдал бы жизнь, видеть, как посредственность становится объектом поклонения, терять место, которое хотел бы получить, и наблюдать, как на нём возводится храм посредственности, терять, зная, что тебя приносят в жертву, что тебя не понимают, что со всех сторон на тебя сыпятся только удары, удары, удары — и не от гения, не от полубога, а от Питера Китинга… Ну как, моя маленькая дилетантша, ты считаешь, что испанская инквизиция могла бы изобрести пытку, равную этой?