Круг замкнулся - Джонатан Коу

Воспоминание об эсэмэске побудило Бенжамена к действиям. Он встал с кровати, подключил мобильник к сети, чтобы зарядить, и, как только замигал значок перезарядки, начал ждать сигнала. Но, к его разочарованию, телефон молчал. Если с момента его исчезновения ему и приходили какие-либо сообщения, оператор связи давно их удалил.

Бенжамен лег обратно в постель, закутался в шершавое одеяло. Клэр и Мальвина… Мальвина и Клэр… два имени, два лица кружились в его голове, пока он засыпал.

* * *

На следующий день Бенжамен прощался с отцом Антуаном. Они немного поговорили о книгах, поэзии, музыке. Бенжамен упомянул о диске, купленном накануне.

— Артур Онеггер, — сказал, как обычно бодрый, приветливый, похожий на ученого молодой монах, — был интересным человеком. Прежде чем поселиться здесь, я часто слушал его музыку. Не столько крупные оратории, сколько симфонии. Пять симфоний, вы их знаете? Они до краев наполнены… религиозным духом. Третья, «Литургия», всегда меня очень трогала. Потрясала до глубины души, если уж на то пошло. И знаете, хотя его родители были швейцарцами, родился он неподалеку отсюда.

— Правда? — Бенжамену нравились такие совпадения. Они убеждали его, что он на верном пути, и помогали ему постичь тайный смысл происходящего.

— Да, он родился в Гавре. Дом, наверное, до сих пор стоит. И скорее всего, на нем висит мемориальная доска. Вы едете через Гавр?

— Я собирался добраться до Парижа, — ответил Бенжамен, — а там сесть на «Евростар».

— Поезжайте на пароме, — посоветовал отец Антуан. — И билет не надо заранее заказывать, в будни на пароме всегда есть места. А по пути можно сделать передышку и воздать дань уважения великому композитору. — На прощанье он обнял Бенжамена и дружески похлопал его по плечу. — Когда выйдет книжка ваших стихов, вспомните о Св. Вандрие!

— Обещаю! — сказал Бенжамен. И это была не пустая вежливость.

* * *

Бенжамен стоял на скалах над Этрета. Высоко на Мелу. Ясным вечером океан был тихим, сонным. В такой безветренный вечер чудится, будто весь мир прилег отдохнуть. Бенжамену не дано было знать, что в тысячах милях отсюда ликующая толпа сбрасывает статую Саддама Хусейна под заявления американцев об успехе военной операции, а за сотни миль, но в противоположном направлении, тоже на скале, но над Ирландским морем, на полуострове Ллин в Северном Уэльсе, Пол и Мальвина строят планы совместной жизни, пока Сьюзан Тракаллей в сельской глуши, на кухне в перестроенном амбаре, оплакивает свой рухнувший брак. Но в конце концов, нельзя же знать все.

Во Франции сейчас половина седьмого — половина шестого в Британии, и, кроме пожилой пары, прошествовавшей мимо рука об руку, Бенжамен на скалах никого не встретил. Он был один, и ничто не мешало ему думать. Впрочем, вот уже три с лишним месяца он мог размышлять сколько душе угодно. Но он устал от этой свободы, точнее, его измучила ответственность, неизбежная при таком положении вещей. Свободу, подумал он, — во всяком случае, абсолютную свободу — сильно переоценивают.

Он опять вспомнил Клэр и Мальвину. Бенжамен с трудом удерживал в памяти лица людей, даже женщин, к которым его влекло. Думая о Мальвине, он прежде всего вспоминал долгие доверительные беседы в кафе книжного магазина — в те времена, когда у него была работа, жена, когда (как теперь стало ясно) он был счастлив. И этим счастьем были окрашены его чувства к Мальвине. Когда он думал о Клэр, то сразу вспоминался поздний вечер, дорога домой, «Песнь девственниц» по радио и отражение полной желтой луны в зеркале заднего вида. Для Бенжамена это были насущные образы, архетипы; ему казалось, что, если они послужат ему маяками, он сможет отныне беспрепятственно плыть по коварному жизненному морю. Однако между этими двумя очень разными, несовместимыми привязанностями надо было выбирать. Клэр и Мальвина. Мальвина и Клэр. Ну и кого выбрать?

И все же он будет придерживаться решения, принятого несколькими часами ранее, в автобусе, который вез его из Ивто в Этрета.

Достав мобильник, он быстро набросал текст:

Не сочти сумасшедшим, но я только сейчас понял: мы созданы друг для друга! Хватит закрывать на это глаза. Возвращаюсь к тебе. Бен.

Затем он отослал сообщение и, спустившись по меловой троне в Этрета, сел на автобус до Гавра — в надежде, что успеет до отправления парома постоять перед домом, где родился Онеггер, исполненный восхищения и благодарности.

Апрель 2003 г.

Уважаемый премьер-министр,

С великим сожалением сообщаю, что вынужден сложить с себя полномочия депутата парламента.

Я поступаю так скорее не по политическим, но по сугубо личным причинам. Приблизительно три года назад, как Вы, возможно, помните, в прессе стали появляться определенного рода слухи о моей частной жизни. Я поспешил их пресечь, глубоко сожалея о неприятностях, которые эти слухи могли доставить партии. В недавнее время, к несчастъю, в моей личной жизни снова возникли трудности, и на сей раз, дабы не дать форы журналистам, я решился на упреждающие действия. (Концепция, уверен, Вам хорошо знакомая!)

Коротко говоря, я оставляю семью, жену Сьюзан и двух наших маленьких дочерей. Вы — будучи сами мужем и отцом — не можете не понимать, что такой шаг дается нелегко. Не сомневаюсь, что, когда пресса об этом узнает, на меня выльют ушат помоев. Что ж, значит, так тому и быть: мы сами создали эту медийную культуру. Но я не хотел бы, чтобы ущерб был нанесен партии.

Для меня была большая честь служить Лейбористской партии и Вам лично. Последние семь лет я твердо верил, что великие реформы, начавшиеся в период Вашего правления, радикально преобразили страну. Историки оценят Ваши успехи в здравоохранении, образовании и оказании общественных услуг по самому высшему разряду. Добавлю, с Вашего позволения, что наиболее мощный прорыв новые лейбористы совершили в первый год своего правления, когда, освободившись от мертвой хватки профсоюзов, начали завоевывать доверие и уважение делового сообщества. Именно Ваши прозорливость и мужество вдохновили партию на эти непростые шаги, и, равняясь на Вас, мы уже не сворачивали с избранного пути.

Как Вы знаете, я всегда был предан партии и, голосуя в парламенте, неизменно поддерживал ее решения. Полтора месяца назад я проголосовал против оппозиционной поправки касательно войны в Ираке. Сейчас, когда я пишу это письмо, вторжение в Ирак под предводительством Америки, видимо, достигло своей цели, лишив Саддама Хусейна власти. Если это действительно так, то я восхищаюсь принципиальностью, которую Вы в очередной раз проявили. Военная кампания, как представляется, была проведена быстро, эффективно и ответственно.

Однако эта война, как ни одно другое предприятие, осуществленное Вами, вызывает у меня беспокойство.

Действительно ли целью вторжения было свалить Хусейна? И разве так мы объясняли наши задачи британскому народу? И теперь, когда диктатор низвержен, что дальше? Насколько я знаю, существует мнение, что с падением режима Саддама иракцы, которых мы разбомбили в пух и прах, повернутся на сто восемьдесят градусов и провозгласят нас героями и спасителями отечества. Неужели только я полагаю такое развитие событий маловероятным? Боюсь, и не без оснований, что мы еще даже не начали задумываться о возможных последствиях этой ближневосточной авантюры.