Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - С. П. Сомтоу

– Вам смешно? Черт побери, даже в «Enquirer» меня восприняли гораздо серьезнее, чем тут!

...вулкан снова трясется, и громыхает, и...

...картина Лорана МакКендлза раскололась на части! И крышка слетела с гроба! Раскаленный ветер вырвался через трещины в склоне вулкана, и его стремительные порывы смели прочь клочья плоти Лорана, его последнюю картину...

...крышка гроба с грохотом скатилась вниз...

...ветер, белый, удушающий ветер, и...

...Эйнджел.

Смотри. Он стоит наверху, прямо у самой лавы. Темный силуэт на фоне мерцающего ярко-красного озера... тусклое мерцание белоснежной кожи в серебряном свете луны... единственное, что скрывало его наготу, – это тень кожистых крыльев, наполовину сформировавшихся в пустоте...

Сажай вертолет. Сажай, пилот, сажай.

Где?

Смотри... там. Базальтовый пласт, который идет вокруг кратера... кажется, он достаточно широкий. Опусти нас с Пи-Джеем вниз. И сразу же улетай прочь отсюда. Возвращайся в Джаяпуру. Обратно в реальный мир.

Ладно.

Смотри, Пи-Джей. Он ждет нас. Смотри, на берегу мерцающего океана стоят души всех тех, с кем я сталкивался за время своих двухтысячелетних блужданий. Смотри. Там Памина... пустая кожа колышется под серным ветром. А вот – Амелия Ротштайн, одетая как валькирия, гарцующая на коне среди кровавых волн. Смотри, у коня вместо головы – череп. А вот и колдунья Симона Арлета – выходит из лавы, словно обезображенная Венера. Там все мои друзья: Карла и Стивен, Петра и Брайен. Все они ждут, Пи-Джей. Чего они ждут? Что мы совершим наш последний акт магии, магии абсолютного завершения.

Знаю. Смотри. Вертолет улетает. Его силуэт пересекает луну.

Тебе не жарко? Ты можешь дышать?

Мне не нужно дышать. Сейчас я обратен самому себе. Что было живым, стало мертвым; что было первым – сейчас последнее.

Ты понимаешь, что это будет за магия?

Да. Вы с Эйнджелом должны уравновесить друг друга в этом мире. Здесь и сейчас – те же самые условия, в которых родилось твое бессмертие: извержение вулкана, души умерших... все линии жизни и смерти пересеклись в этом месте... их нити спутались, связались узлами, скрутились в клубок.

Все так же, как и тогда, у подножия Везувия.

Ты сможешь стереть себя из истории, если поймаешь нужный момент... а я смогу вернуть Хит... вывернув наизнанку свет и тьму. Мы должны повернуть колесо времени вспять. Вот почему духи сделали меня таким, какой я сейчас: обратным самому себе.

Это Эйнджел. Он называет меня по имени. Не Тимми Валентайном, не Конрадом Штольцем, не Себастьяном, не Уолли Альварезом, не Эрколем Се-рафино, не Жанно, не одним из тех миллионов имен, которыми я назывался на протяжении всего своего пути. Он называет меня по имени, которое я никогда не произносил вслух. Это мое настоящее имя. Откуда он его знает?

Потому что он – твоя тень.

Господи, я задыхаюсь, я задыхаюсь...

Держись. Я больше не смогу тебе помогать...

Этот туман убивает меня.

Я знаю.

А Хит?

Я знаю, я знаю, что и как должен сделать.

Эйнджел стоял на маленьком островке посреди бурлящей лавы. Жар, исходящий от нее, нисколько его не беспокоил; он не задыхался в облаках удушливой серы. Косой луч лунного света освещал его холодную, бледную плоть. Его глаза были красными – из-за отблеска расплавленных камней, из-за нахлынувшей крови, из-за крыльев, сложенных у него за спиной. Он смотрел, как вертолет сел и затем улетел прочь, извергнув из своего чрева двух мужчин и женщину, покоившуюся в гробу.

Вулкан содрогнулся. Потоки лавы окружили его огненными ручьями. Облака серы выбивались из трещин. Он чувствовал, как пламя преобразуется, проходя по его венам, – вулкан содержал в себе мощь и силу, которыми он мог питаться.

Он окинул взглядом пылающее пространство. Вот он: его отражение, его второе "Я". И он пошел к нему. Босой, по поверхности моря огня; раскаленные камни у него под ногами превращались в сверкающий обсидиан. Свечение от лавы играло румянцем на его бледном лице. Он был прекрасен, как Иисус. Хотя солнце уже село, сейчас сам кратер вулкана был для них солнцем, рассветом смерти.

– Тимми, – произнес Эйнджел. Среди рева небес и земли его голос был тихим и нежным, как голос ребенка, как голос Бога. – Ты говорил, что, когда мы с тобой встретимся снова, ты увидишь единственную, великую истину, что открывается лишь умирающим.

– Привет, Эйнджел, – сказал Тимми. – Рад, что мы снова встретились, брат.

Тимми улыбнулся, и Эйнджел улыбнулся ему в ответ. Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.

– Привет, Эйнджел, – сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.

– Видишь, – продолжал Эйнджел, – как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.

– Вот где настоящий Вампирский Узел, – сказал Тимми.

– Смотри, – сказал Эйнджел.

Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.

И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.

Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел – вплоть до самого лагеря турецких войск...

– Раду.

– Да, Дракула.

– Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.

– Так и есть, Дракула.