Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Народ расходился за полночь. Ни Георгий, ни Милка в избе больше не появились. Клавдия краем глаза видела, как светится окно флигеля.

– Пусть, – горько подумала она, – отведут душу.

Она посидела, свесив голову. Потом встала провожать последних гостей. Потом перемыла всю посуду. Приготовила ведра помоев для своих свиней. Отобрала оставшиеся продукты, годные на девять дней. Смела и промыла столы, оставив, как положено, закуски на завтрашнее поминанье. Поставила листы с холодцом в сени и накрыла их от мышей. Подумав, взялась за тряпку и промыла полы. Потом поняла, что все, сколь ни тяни, а домой идти надо. Мысль уходить одной была тяжела. Она все прислушивалась, но за окном не было ни шагов, ни стуков. «Пусть, пусть, – успокаивала она себя. – Когда-нибудь это должно кончиться. У меня дети, Пашка… Сын, внуки… У меня и без него есть чем жить. Мать надо хоронить, – вспомнила Клавдия Степанидин ночной шепот. – Нет, нет… Нельзя об этом думать». Она встала, надела пальто, отыскала шаль, и, едва переваливаясь на раздутых, чугунных ногах, устало двинулась к двери. Ноги не подымались. Полчаса назад еще работала, почти не чувствуя их, а тут хоть краном себя тащи. Открыла двери из сенец, и пахнуло крепкой молодой свежестью. Белый дымок и белый снег опрятно выбелили ночную мглу. Даже в поселке самом, в его безмолвных, безглазых без свету домах что-то притихло и присмирело от первого снега. И тут она увидела, как скользнула тень по забору и раздался тяжелый скрип шагов.

– Ну, сколько можно? Что вы там?! – услышала она голос мужа.

– Ой господи, напугал. – Голос Клавдии зачужел. – Ты где был?

– Где! Тебя уж часа полтора жду. Промерз весь. Да курево кончилось.

– А делал что? Курево кончилось!

– Бабок разводил. Бабу Кланю да Таиску. Ты же знаешь, как их провожать, как каракатиц. Да «зайди, да чайку… да здоровье»… Пришел, глянул в окно, шараборишься. Думаю, с Милкой… прибирают. Чего мешать. Ну и проторчал. Замерз как черт… Счас бы жахнул стопарик…

– Счас, будет тебе Милка прибираться. Она сразу за тобой ушла… Я уж думала…

– Чего ты думала! Думала… – Они пошли по белой дороге.

– На гробах мы, стало быть… Ну, до того не доходил ни разу… – Он оскорбленно замолчал.

– Да нет-нет, – оправдывалась Клавдия… – Думала, парни наши увели ее с собою. Она все с невестками че-то…

– Ну и что! Может, и увели… Она им тетка родная. Что ж теперь. Кончай ты это, Клавка… Все давно… – Он рукою обрубил воздух, и она, внутренне ругая себя, взяла его под руку.

– Снег ложится… все… Надо на днях Красулю резать… – И вдруг слезы нахлынули на нее. Первые за все похороны. Она ткнулась лицом мужу в плечо.

– Ты чего?!

– Толика жалко! – хрипло сказала она.

– Жалко, конечно! Ну да для него и для нас… Особо для матери так лучше. Кто бы его тянул?! А матери каково его, такого, было видеть?.. Поплачь… ниче… Проводили как человека… Все мы беспутые… мужики…

Дома Георгий жахнул стопарик, закусив сальцем, и сел к окну посмотреть на белый, еще непривычный под снегом поселок.

* * *

На другой день после похорон Степанида поднялась до света. Еще и Клавдия не поднималась, а старуха уж зашубуршела в своей боковушке за красными плюшевыми занавесками.

– Мам, ты чего?! Рано еще, – сонно окликнула Клавдия.

– Ты ишо поспи. А мне надо. Я так, по дому, – ответила Степанида. – Не мешай мне.

Клавдия готова не мешать, перевернулась обнять мужа, но нащупала пустоту. «Опять, – подумала она, – неймется…» Сон сразу прошел. Она полежала еще, прислушиваясь к молитвенному шепоту матери, потом тихо встала и начала управляться. С рассветом она увидала работающего со скотом мужа. Он возился с Красулей, покрикивая и что-то внушая ей. Корова внимательно слушала, подрагивая отвисающей уже, сморщенной шкурою. К десяти утра Георгий вывел машину, потом давно уже ждущую Степаниду, посадил ее на переднее сиденье. Клавдия с недовольным лицом и сумкою в руках крепко хлопнула дверцей.

– К Милке, – напомнила Степанида.

Клавдия смолчала.

Могилу Толика занесло за ночь. Георгий вынул из багажника метлу и лопату. Клавдия раскрывала сумку. Степанида читала над могилою молитвы. Одна Милка стояла без дела. Она сильно постарела за эти дни. Еще больше похудела. Лицо словно костенело, и стало ясно, как она похожа на мать. Пегая куртешка не грела и не красила ее, джинсы болтались.

– Сыночек мой, – вздохнула Степанида, проведя ладонью по карточке сына. Толик на фотографии сидел смирно и лицо его, красивое, детское, было чем-то удивлено. – Вот здесь и меня положите, – еще раз указала место Степанида.

После кладбища поехали в церковь. Георгий делал все, что велела теща. В церковь мать увела Милка, решительно подхватив ее под руку.

– Ты опять ночевал где? – спросила в машине мужа Клавдия.

– Кто про что, а вшивый про баню, – с досадой укорил в ответ Георгий. – В столярке спал. Жалко будить тебя было. Умудохалась ведь. А я уснуть не мог. Промерз. Печурку топил.

Клавдия посмотрела на него долгим недоверчивым взглядом.

– Уже у меня под боком ты не греешься.

– Жалко, жалко тебя, дуру…

В церкви Степанида исповедалась. Батюшка внимательно слушал ее, кивал головою, что-то отвечал и увещевал. Потом причастил. Милку благословил, хотел что-то сказать, но махнул рукою, потом, мол.

Поминали Толика все вместе. Клавдия спокойно и решительно взялась хозяйствовать. Закуски и печева оставалось много, и супруги Собольковы, приняв по стопарику, принялись за дело, которое они делали столь же основательно, как и всякую работу. Милка не могла ни есть, ни пить. Она смотрела на родню безумными, блуждающими глазами. В доме было чисто, тепло, сытно. И как ни странно и страшно было подумать, но навевало родительскими праздниками, когда всем семейством садились за стол. Кажется, вот откроется дверь и войдет отец, стуча протезом, а за ним Толик. Степанида, откушав, все ходила по дому, трогая его ладонью. И стены, и наличники окон, и торцы, и двери. И все шептала что-то себе, все прикладывалась к дереву сухими, бесцветными губами.

Милка решилась.

– Знаешь, что меня обокрали? – спросила она сестру.

– Слыхала, – подтвердила Клавдия, набирая в свою тарелку капусту с сардельками. Потом деловито подложила это блюдо мужу, который сидел бурый, что свекла, и не подымал глаз от стола.

– Помоги. Отдам… потом… или отработаю…

– Чем?! – спокойно и неспешно спросила Клавдия. Она была готова к этому разговору, и уже, было, сама склонялась предложить помощь, но после вчерашней стычки с сестрою на поминальном застолье какой-то затор сидел внутри, не давая прорваться приветливому чувству. – Этим местом. – Клавдия глянула на мужа. Тот побелел и поперхнулся за столом. Деловито постукав широкой пухлой дланью по его спине, Клавдия спокойно договорила: – Оно у тебя давно-о в отставке. Поэтому ты и в Култук вернулась. А больше тебе чем заработать? Продавца из тебя не вышло. Клуба нет. А у меня своя орда немалая… Нахлебницу на шею сажать.