Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый «сервант» с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла — огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара — прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь.

Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.

— Все живы?

— Живы. Только засыпушки нашей нет. — Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. — Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.

Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. «Мама, мама, потуши огонь, — кричала она и плакала, — мне жарко!» Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.

Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.

— Вы не думайте, — сказала она, — нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени.

— Алик был?

— Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: «Пойдем ко мне». Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар. Утром он узнал, примчался на мотоцикле: «Собирай вещи, поедем ко мне». — «А у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась». — «Тогда бери зубную щетку и сама садись. Поедем!» — «Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать». «Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс». — «Спасибо, говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях». — «Что же ты хочешь?» — «Хочу, чтобы все было красиво». Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь моя вместе с нею.

— Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны…

— Нет, нет, вы меня не жалейте, — торопливо перебила Тамара. — Меня не надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в Ростове дом есть, но я не хочу… Я сегодня всю ночь мечтала: получу комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и стану учиться. Ой! Это он! — Тамара больно вцепилась в мою руку.

Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.

Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.

<1963>

Рассказы

БИЛЕТ ДО ВОСТРЯКОВА

Наступил тяжелый день. С безразличной неумолимостью, как приливы и отливы в океане, он подступал через каждые две недели, когда подходил срок заработной платы. Правда, однажды Семен Никульшин не выдержал и отказался зато после не пропускал ни разу. Что с ним тогда случилось, он и сам не смог бы объяснить: то ли предчувствие, что на этот раз он непременно провалится, то ли понедельник был, а накануне неплохо посидели с друзьями, и голова трещала, так или иначе он неожиданно для самого себя снял трубку, набрал номер и сказал Плотнику: «Я сегодня не приеду, валяйте сами». И сразу дал отбой, пока Плотник не начал ругаться или уговаривать. Вот как было в тот тяжелый понедельник — один раз за весь год. Семен понимал: стоит послабить себе хоть немного, отказаться раз-другой, и после уже не сможешь взяться за такое дело.

В двери крохотной каморки, где находился Семен, была прорезана щель, как для писем, — в нее сбрасывали счета и бумаги. Он проверил, хорошо ли закрыто окошко, неслышно подошел к двери и посмотрел сквозь щель в зал. Бухгалтеры сидели за столами, щелкали арифмометрами, писали бумаги. Дядя Яша был на своем месте, он сидел за ближним столом и оглядывал помещение поверх очков. Никто не смотрел в сторону кассы, никому не было дела до Семена, хотя все знали, что там происходит.

Несгораемый шкаф стоял у стены прямо у дверей. Семен почему-то подумал, что такое расположение шкафа и двери очень удобно для налетчиков. Он закурил папиросу и открыл шкаф.

Дверь неслышно подалась, всасывая в себя воздух. Он