На пороге прошлого - Юлия Цыпленкова

и всем этим предстояло заняться. Однако на первом месте стояла рать, и ее обшивали в первую очередь. К тому же еще надо было продумать цвета, саму форму и знаки различия, как и распределение на начальствующие чины и рядовые.

Пока были более важные дела, и наши первые стражи порядка надели свою старую одежду ягиров, взяли свои ленгены и даже вернули прежние прически. Ветераны Зеленых земель и Белого камня выбрили виски, а те, кто жил в бывшей Песчаной косе, обрили головы полностью, хотя как раз этого никто и не требовал. Однако на данный момент бранить их за это или отговаривать никто не стал. Воины вспоминали свою молодость, зачем же им было отказывать в этой малости, особенно сейчас, пока, кроме именования, у них более ничего не было?

Единственное, что распространилось на всех чавузов, – это их начальные обязанности, а именно следить за порядком в поселениях дайната и на дорогах, пресекать склоки между приезжими и айдыгерцами, попытки внести раздор и смуту и, конечно же, разговоры, порочащие дайна, Айдыгер и его законы. А кроме того, задерживать виновных и доставлять на допрос к чен-ердэму или байчи-ягиру, если Нихсэт будет отсутствовать. Понимая, что ягир, даже бывший, пойдет в первую очередь к байчи, и было внесено уточнение. Чавузы должны были сразу запомнить, кому подчиняются.

Всё это происходило без внимания дайна. Разумеется, каждый вечер я давала ему полный отчет о событиях, происшествиях и нововведениях, так что в курсе дел он был. Однако лично осмотреть, поговорить и окончательно утвердить смог только недавно. Точнее, утверждал он сразу же после нашего разговора, но свое личное мнение, подтверждающее мое распоряжение, говорил с некоторой задержкой из-за своего отсутствия в дайнате. Впрочем, для айдыгерцев не было разницы между дайном и дайнани. Я несла его волю и слово, и это Танияр ясно показал, когда поставил нас вровень в момент принесения клятвы, когда рождался Айдыгер.

И все-таки, выкроив время среди бесконечной подготовки к встрече нашего главного врага, дайн посмотрел на чавузов, поговорил с ними, выслушал чен-ердэма Нихсэта, а после похвалил. Меня тоже, но я свою похвалу получила раньше всех, и была она несколько иной… но, впрочем, не об этом. В любом случае все мы были горды собой и готовы к новым свершениям.

Но всё это уже было, а сегодня мой супруг и глава семейства решил побаловать нас с сыном своим вниманием, и это было и вправду радостное известие. Мне было мало Танияра, безумно мало. Я скучала по нему всё сильнее, хоть мы и виделись каждый вечер и утро. Однако мне этого становилось недостаточно.

О нет, я не жалуюсь и даже не ворчу. Как я уже сказала, дайн был в первую очередь дайном. От него зависели жизни всех, кто населял Айдыгер, а теперь и не только айдыгерцы. Само существование этого осколка Белого мира зависело в большей степени от Танияра, потому что он объединял тагайни и выстраивал стратегию, непривычную для каанов.

Но сегодня он был только моим, и потому проснулась я в превосходном настроении. Развернувшись к мужу, я улыбнулась, любуясь им. Лицо Танияра было сейчас спокойно, его не тревожили дурные сны. Дыхание, глубокое и ровное, вздымало грудь, и лучшего зрелища придумать было невозможно. Белоснежные волосы, чуть спутанные за время сна, разметались по подушке, но солнечный свет, щедро лившийся в спальню, подсветил их и создал легкий орел.

Протянув руку, я пропустила одну прядь между пальцев, наслаждаясь ее приятной шелковистостью. А потом снова скользила взглядом по лицу, лаская его. По чистому высокому лбу, за которым прятался светлый разум, по прямому носу, по чуть приоткрытым во сне губам, которые умели целовать так, как никто больше не мог. По подбородку, который мог принадлежать только волевому человеку с твердым и решительным характером.

Полюбовавшись на профиль супруга, я придвинулась к нему еще ближе и приподнялась на локте, чтобы теперь видеть лицо полностью. Однако, не удовлетворившись, и вовсе нависла над Танияром. Затаив дыхание, чтобы не потревожить его сна, я застыла и продолжала свое привычное исследование черт, знакомых до малейшего нюанса.

Удивительно… У совершеннейшего блондина ресницы и брови были темными. Нет, не черными, но значительно темнее волос, и это придавало чертам Танияра большую выразительность и четкость. И синева глаз, сейчас скрытая за смеженными веками… Она была невероятна по своей насыщенности и глубине. Восхитительные глаза, в которые я могла смотреть бесконечно, глаза моего мужчины. Моего!

Всё в нем было восхитительно: лицо, волосы, стать, осанка, решительность, сила, разум.

– Совершенство, – прошептала я и, прикрыв глаза, в который раз повторила, смакуя, его имя: – Танияр…

А когда вновь посмотрела на мужа, увидела, что глаза его открыты. Еще мутноватые со сна, но всё такие же насыщенные синевой вечернего неба.

– Кажется, лучше я еще не просыпался, – хрипловато произнес супруг, блуждая взглядом по моему лицу, и улыбнулся.

Я улыбнулась в ответ и склонилась к его губам. И вдруг совершенно не ко времени и не к месту мне вспомнилось, как зимой, еще будучи беременной, я вот так же любовалась Танияром, а после решила его поцеловать и завалилась сверху. Напугала неожиданным и вероломным нападением, а после сама же и обиделась. Хмыкнув мужу в губы, я порывисто отпрянула и, зажав рот ладонью, изо всех сил попыталась сдержаться. Проиграв, упала лицом в подушку и затряслась от смеха.

– Не понял, – произнес недавно осчастливленный дайн.

Я приподнялась, посмотрела на него, желая объяснить, но увидела озадаченную физиономию, хрюкнула и снова упала на подушку, спеша заглушить смех. А спустя мгновение ощутила руки супруга на своих плечах. Он развернул меня, оседлал, не позволяя вырваться, и вопросил:

– Ну?

Но ответить я не могла, потому что из-за утери подушки как инструмента, заглушавшего мой смех, теперь зажала рот рукой. Выходило возмутительно и совершенно неприлично по меркам моего родного мира, разумеется. И если бы матушка могла меня видеть в этот момент, она бы непременно ощутила острую потребность в обмороке, ну, хотя бы в новой истории из жизни страдалицы О. Что-нибудь вроде того, что, сотрясаясь от неуместного смеха и попытки скрыть его, девица О откусила собственную руку.

Однако ее сиятельства здесь не было, а взлохмаченный и суровый дайн имелся. Он взирал на меня сверху, скрестив на груди руки и изломив бровь. Наконец, устав ждать, когда его супруга устанет сотрясаться и хрюкать, порывисто оторвал мои руки от лица и, склонившись, впился в губы. Смех в одно мгновение оборвался. А когда он