Война и потусторонний мир - Дарья Раскина

Дарья Раскина

Война и потусторонний мир

Художественное оформление А. Андреева

Иллюстрации Екатерины Злобиной (Enolezdrata)

В оформлении авантитула использована иллюстрация: © Aliaksei Zykau / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © Color Symphony / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Раскина Д., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Пролог

Смерть в серебряных эполетах

Вестовая пушка тревожно бухнула, приказывая готовиться к атаке. Корнет Александр Быстров сжал окоченевшими пальцами кисточку-темляк на эфесе сабли. Он сидел верхом в первом ряду своего эскадрона и то и дело украдкой снимал с уздечки другую руку, чтобы спрятать в рукав сине-белого доломана, но теплее от этого не становилось.

– Третий раз бьют, а мы все без дела, – цыкнул справа Долохов. – Доколе нас будут морозить? Так и помрем бесславными сосульками.

Александр молчал. Мысли его были о другом. Не о черноглазом красавце Долохове, не о скорой битве, не о холоде и даже не о том, что за последние трое суток он не ел ничего, кроме позеленевших сухарей. А думал он вот о чем: если бы маменька увидела его сейчас, то немедленно прокляла бы, окрестила презреннейшим существом и отказалась называть себя родительницей. А все из-за чего? В чем состоял страшный грех Александра?

В том лишь, что угораздило родиться девицей. Александрой Михайловной Волконской.

Внизу холма защелкали выстрелы. Там кто-то двигался, но очертания врага терялись в тумане – плотном, словно шинельное сукно. В зловещем напряжении казалось, что то были вовсе и не живые, что у подножия холма копошились существа иной, необъяснимой природы. И даже сам туман был не спокоен – бурлил, будто тянул к людям голодные руки. Кто-то списал бы подобные видения на нервы, но Александра о потустороннем знала достоверно. Как и ее старший брат.

Александра обернулась, выискивая Петра взглядом. Вот он, на самом верху, среди командиров. При виде брата сердце стукнуло сильнее. Чувство вины вот уже в который раз зацарапало между позвонками: за время службы Александра привыкла прятаться от сослуживцев, а от совести – так и не научилась. Отважится ли она показаться? Неделю ведь уже едут бок о бок, Александра – со своим полком, а Петр – адъютантом Кутузова, но открыться ему она так и не решилась. Что она скажет? Прости, что сбежала из дому? Что украла старую гусарскую форму и увела Делира? Что любит его и почитает память папеньки, но домой ни за что не вернется – ни уговорами, ни угрозами, ни приказом? Что любой ценой стяжает славу, пусть даже посмертно, только чтобы никогда более не зваться «негодною девчонкою», чтобы не слышать: «Вот привяжу тебя к прялке, увидишь!», чтоб никогда не держать в руках мерзкие коклюшки, не касаться клавикордов, не рвать в бессловесной ненависти нитки, чтобы никогда более не просыпаться в поту, сознавая, что ей, рожденной в клетке женской горницы, предстоит всю жизнь томиться, а потом и умереть в рабстве у выбранного маменькой мужа. Эх, что ему эти слова, жалобы сестры – беспутной девицы. Не раз он убеждал ее одуматься, бросить неподобающие привычки. От маменьки подобные упреки звучали привычностью, из его же уст – обидой, а слова, что он сказал во время последней ссоры – и вовсе предательством. Нет, судьба развела их, и теперь нет больше у Александры братьев, кроме эскадрона.

С глухим животным ревом из тумана вырвалось ядро и, прогудев над головами, угодило в гущу солдат. Запахло взрытой землей. Гарью. Кровь вспыхнула, потекла кипятком по венам, и Александра вцепилась в саблю. За первым ядром взметнулось еще одно. И еще. А следом на полк обрушился чугунный град.

– Строй! – кричал поверх рокота ротмистр Пышницкий. – Держать строй!

Он зря растрачивал силы – эскадрон и не думал двинуться с места. Гусары застыли, напряженно вглядываясь в туман. Лишь изредка они склоняли головы, когда ядра пролетали так низко, что пригибали высокие султаны на киверах.

Александра сжимала кисточку-темляк на эфесе сабли, но замерзшие пальцы не чувствовали вышитых инициалов, как и ноги не чуяли стремян. Горячо было только в груди, где колотилось сердце.

– Скорее бы, скорее, – прошипел сквозь зубы Долохов. Он заметно побледнел, но лицо его отражало лишь злость. Александра кивнула – что угодно, только не это ожидание.

Их услышали. Сначала в тумане загрохотали копыта, а там замелькали и тени. Показались пики, верхушки касок, взмыленные лошадиные морды – вражеская кавалерия выступала в бой.

– Первому эскадрону правое плечо вперед! – закричал Пышницкий, приподнимаясь в стременах. – С места марш, марш!

Эфес сам скользнул в ладонь, Александра обнажила саблю. Делир бешено всхрапнул, слушаясь удара шпорами, и полетел вниз по холму злой рысью. Ветер бил в лицо, кусая замерзшие щеки.

Огонь не убавлялся, будто французам не было дела, что стрелять теперь будут и по своим. Артиллерия гремела: ревели ядра, взрывались гранаты, щелкала картечь. Александра неслась, словно на крыльях. Казалось, пусть убьют, пусть сейчас оторвут руки и ноги, пусть пуля пробьет сердце – ничто ее не остановит, ведь вот у нее сколько рук и ног, вот сколько сердец – целый эскадрон, она в каждом из них. Вместе они несутся навстречу славе – бесстрашные, неуязвимые! Глупый француз, как ему одолеть подобную громадину?

Но судьба любит смеяться над излишней гордыней. Вот и сейчас она не пожалела – ударила картечью. Александре опалило бровь, но не успела она обрадоваться везению, как увидела, что лошадь справа теперь скачет свободной, а красавец Долохов лежит в траве с пробитой грудью.

Александра крутанула коня. Не сходя с седла, она свесилась, потянулась – но ей и тут не было удачи: граната подорвалась под самым брюхом Делира. Верный конь – друг, помощник, единственная связь с домом – в последний раз позаботился о хозяйке: подскочил так, что выбросил ее из седла, принял на себя большую часть осколков, прежде чем упасть замертво под ноги эскадрона.

Мир перевернулся. Александра – оглушенная, обсыпанная землей, обездвиженная ударом головы о камни – в немом ужасе смотрела на дальнейшую бойню. Вот поручик Пучков – ах какие он писал стихи! – стонет, измолотый картечью. Вот корнет Волковенко, отчаянный игрок и добряк, вечно подсовывающий ей свою порцию сухарей, раздавлен копытами. Вот Николаша,