Папа, спаси меня - Ника Янг

* * *

Сегодня ночью я решусь. Другого выхода у меня нет. Перед глазами стоит осунувшееся после химиотерапии лицо моего маленького, сладкого сына, и я практически чувствую его невесомое тело на своих руках, ощущаю, как своими тоненькими руками-веточками он обнимает меня за плечи, и игриво целует в щеку.

Неужели я не сделаю все для того, чтобы спасти его?

Неужели я дам возможность смерти забрать его у меня?

Неужели?

Конечно же, нет.

Встаю, смотрю в окно, где сквозь кружево темных листьев пробирается луна, ставшая свидетельницей моего падения в пропасть, и выхожу из комнаты.

Я сделаю все для того, чтобы его спасти, даже если для этого придется вырвать из груди собственное сердце, не говоря уже о том, чтобы преступить все нормы нравственности и морали.

Чаша весов в моей душе на все сто процентов перевешивает в сторону, которой я боялась столько времени.

Думаю, что я согласна родить брата или сестричку Егорке. Спасти его таким образом. И, чтобы результат был стопроцентным, я должна сделать все правильно.

Я должна зачать ребенка от Егоркиного отца.

На негнущихся ногах я подхожу к двери. Поправляю лямку спавшей с плеча ночной сорочки и распускаю из хвоста длинные волосы. Они фатой покрывают меня, спрятав плечи и спину от всевидящего ока луны, с любопытством заглядывающего в окна.

Открываю дверь настежь и делаю пару шагов. Останавливаюсь. Легкий летний сквозняк холодит босые ноги, но леденею я не от этого. Все внутри обмирает от страха перед последствиями моего решения. Все между нами закрутилось в слишком тугой узел, и распутать его невозможно. Но я попробую его разрубить. Прямо сейчас.

— Ты? — мужчина смотрит на меня с прищуром. — Уходи. Тебе нечего здесь делать.

Его нереальное, невыносимое, напружиненное до предела идеальное тело напрягается. Мускулы, и без того явные и нарочито брутальные, проявляются еще больше, чем секунду до этого, и я понимаю, что он заведен до предела.

— Уходи сейчас же, Тоня. Проваливай к черту.

Я кидаю случайный взгляд на комод рядом с дверью и замираю от ужаса: вижу на нем очертания оружия. Пистолет черный, небольшой, но я точно знаю, что это — не игрушка. Однако то, что этот невозможный, ужасный мужчина может применить его по назначению, меня не пугает. Я слишком много перенесла, слишком много пережила, чтобы теперь остановиться.

— Нет! — говорю тихо, но мой голос тверд, и в нем сквозит решимость. Даже если придется пойти на унижение, я готова к нему. Потому что на кону — жизнь моего малыша, и я хочу отметить вместе с ним его пятилетие, его десятилетие, и увидеть, как он играет во дворе, делает уроки, рисует разноцветных монстров.

Но… что он ответит?

Мужчина глядит на свое отражение в глубине моих глаз, которые всегда были для него как зеркало, показывая только правду, незамутненную и чистую, и хмыкает внутреннему дьяволу, который давно поселился в его душе.

Я смотрю в его темные, страшные, налитые кровью глаза и понимаю: пути назад нет и не будет. И, наверное, никогда не было.

Мы прошли все круги своего ада для того, чтобы оказаться здесь, в этой точке небытия, после которого есть только два пути: или в ад, или в рай. И вся моя жизнь, все мое будущее зависит только от его решения: ДА или НЕТ.

— Тебе нужно… уйти… — слышу я.

Паркую машину около подъезда своего приятеля и снимаю руки с руля. Достаю из кармана мятную жвачку и решаю немного пожевать, чтобы избавиться от неприятного запаха табака. За семь часов пути выкурил столько сигарет, что от меня, как от пепельницы несёт за версту. Откидываюсь на спинку сиденья и даю себе пару минут на отдых. Нужно собраться с мыслями перед важным разговором. Сколько мы с Седым не виделись? Лет семь, наверное, только перезвоны, да дела на расстоянии, а ведь когда-то были лучшими друзьями. Уголки губ приподнимаются в улыбке, навеянной ностальгическими воспоминаниями о прошлом. Были времена, когда мы носились на байках и тёлочек могли штук пять за ночь сменить… Надо бы вспомнить молодость и гульнуть от души. Если у него ещё остался порох в пороховницах, которого у меня хоть отбавляй.

Негромко цокаю языком и выхожу из салона. Дохожу до нужного подъезда и набираю номер знакомой квартиры. Мельком окидываю взглядом двор, в котором теперь уже всё изменилось. Когда-то под тенью деревьев стояла скамеечка, на которой мы сидели, врубали музон с телефона и хвастались своими достижениями, которые на тот момент казались великими: кто с девственницей оторвался, кто бабок срубил на новый телефон, а кто прошёл новый уровень в компьютерной игрухе. Мда… Были времена. Не то, что теперь. Сплошная головная боль, как заработать больше бабла, чтобы ни в чём не нуждаться и вариться в каше мира сего, но не упасть на дно. Многое изменилось. Вот и лавочки той самой здесь больше нет, деревья успели спилить и понаставили какие-то непонятные турники и тренажёры, на которых никто не занимается. Были бы эти тренажёры в наше время, может, мы выросли бы другими, а то накачивали мышцы в уличных драках, да тасканием мешков, чтобы подзаработать. Впрочем, всё это было и прошло.

— Кто? — спрашивает басистый голос.

— Открывай уже, а то у меня мозг испечётся, как тот колобок, который от бабушки ушёл и от дедушки сбежал! — ворчу я.

Палящее солнце уже коснулось моей тёмной макушки и стало жечь так сильно, что даже кожа зачесалась. Я щурюсь, мельком взглянув на небесное светило, и жалею, что оставил солнцезащитные очки в тачке.

— Дикий! Заходи, брат!

Я вхожу в подъезд, поднимаюсь на нужный этаж по привычке по лестнице, потому что лифт постоянно глючил, и хоть сейчас уже стоит новый, в памяти всё-таки отложилось прошлое. Дохожу до седьмого этажа, даже не запыхавшись, вспоминаю, что не выкинул жвачку, достаю её изо рта, и как подросток, оглядевшись по сторонам, приклеиваю на перила.

— Дикий! Братан! — выходит в подъезд Седой и обнимает меня, похлопывая по плечам.

После коротких объятий мы входим в дом, и я негромко присвистываю. Неплохо он устроился: из квартиры, оставленной ему от родаков, сделал самую настоящую конфетку, наверное, даже подключил всюду систему «умный дом».

— Проходи в зал, у меня сын только уснул. Захворал что-то, температурить начал.

— Ну ничего! Порода у него сильная, Седой, выкарабкается. Что нам температура-то?

Я снимаю обувь и прохожу в зал. Плюхаюсь в мягкое кожаное кресло светло-молочного цвета и откидываюсь на его спинку. В квартирке уютненько: чистота и порядок, но что-то меня смущает. Какой-то знакомый запах, отчего-то кажущийся мне отвратительным.