Татуированные души - Аврора Гитри

Ноябрь 2006 года

Человек почти никогда не выходит из дому.

Он не выходит за покупками, не выходит гулять, не выходит даже просто для того, чтобы ощутить на своем лице дыхание влажного горячего воздуха. Он встает у окна и смотрит, как продолжается за стеклом жизнь других людей. Он знает их привычки, улыбается, когда они возвращаются с работы, раздражается, если они опаздывают. Но он никогда не встречался с ними. Даже если иногда, особенно в первые годы, ему хотелось спуститься вниз и присоединиться ко всем этим людям, живущим на его улице, он этого ни разу не сделал.

Потому что он обезображен. Уже почти двадцать лет.

Человек вздыхает, видя, что солнце клонится к горизонту. Обычно в этот час он радуется, потому что на закате возвращается домой пара, живущая в одном из жестяных домиков напротив. Супруги проводят все время на террасе, их окна в сезон дождей распахнуты, они бесстыдно выставляют напоказ свою личную жизнь. Человеку нравится следить за ними из своей лачуги, он любит смотреть из своего убежища, как они занимаются любовью. Но сегодня он не ждет, когда с наступлением ночи вернется семья соседей, не ждет, когда погаснет небо над столицей.

Оттого, что, как только город накроет тьма, ему придется выйти на улицу.

— Давай, старина! Это займет не больше часа, — говорит он себе вслух.

Он все предусмотрел. Ладан и цветы, обычные подношения, уже лежат в пластиковом пакете у двери. Ему нужно лишь дойти до Тааси[2], татуировщика, принять участие в обряде, поговорить несколько минут с учителем, чтобы узнать, что с ним случилось за этот год, и затем он сможет вернуться домой.

Человек поворачивает голову и смотрит на маску, висящую на ширме.

Когда он остается дома, ему не нужно прятать лицо без лица. Но когда он выходит на улицу, он должен менять внешность, терпеть прикосновение дерева, царапающего скулы и натирающего губы.

«Я не хочу больше тебя видеть! Твое лицо мне отвратительно!» — с яростью кричит один из голосов в его памяти. Он опускает глаза. Он определенно не любит это время года. Конечно, и в обычные дни случается, что приходят воспоминания, полные криков и оскорблений. Но они никогда не бывают столь четкими и ужасающими, как тогда, когда он идет к Тааси. Люди из прошлого в этот момент делаются более объемными. Человек без лица в деталях вспоминает сцены, все быстрее мелькающие перед глазами.

«Я не хочу больше тебя видеть! Твое лицо мне отвратительно!»

Он подходит к жестяной ширме и берет маску, которая кажется ему холодной на ощупь. Перед тем как надеть ее, он ласково проводит пальцами по гладким жестким изгибам, ищет трещинки, припухлости или даже шрамы. Он думает, что очень хотел бы обнаружить на деревянной личине что-то новое, след какого-нибудь чувства, например. Или некую деталь, которая ее немного оживит. Но ничего не находит. Как всегда.

Когда он заканчивает осмотр, комната погружается в сумрак. Человек не зажигает свет. Глаза должны привыкнуть к темноте.

Он делает глубокий вздох и закрывает маской рыло чудовища, которое является его лицом. Затем поднимает кусок ткани цвета охры, валяющийся на полу рядом с ширмой, и покрывает голову. Теперь он готов. В таких доспехах он выдержит взгляды прохожих.

Открывая дверь квартиры, он слышит, как возвращается домой его соседка сверху. Поднимаясь на свой этаж, она не производит ни малейшего шума. В отличие от него, у нее ступени лестницы никогда не скрипят под ногами. У нее воздушный шаг.

Но он знает, что она только что прошла.

По запаху.

По едкому и тяжелому запаху многодневного пота, который она всегда оставляет за собой. И по движению воздуха. Закрученному в воронку.

Человек смотрит вверх, чтобы проверить, закрыла ли она дверь. Вот уже некоторое время он подозревает, что она следит за ним. С тех пор, как месяц назад однажды вечером встретил ее перед домом. Она дрожала всем телом, зубы ее стучали так сильно, что, казалось, череп того и гляди расколется. Увидев ее утонувшие в тумане зрачки и холодный пот, покрывавший синеватое лицо, он сразу понял, что у нее ломка.

Девушка даже не посмотрела на его маску, даже не попыталась угадать, что же под ней находится.

Она искала нечто другое.

В карманах, в складках одежды, в подкладке. Она прощупывала каждый участок ткани, надеясь услышать звон монет, хруст банкнот. Она хотела найти деньги на дозу.

Когда она поняла, что он не убежал от нее, что ее мертвое лицо его не отпугнуло, она заметила деревянную маску. Она осмотрела ее гладкие изгибы, затем заглянула в отверстия, открывавшие глаза и рот человека. Ее зубы вдруг прекратили выбивать дробь.

На лице отразились разнообразные чувства, от спокойствия до тревоги, от радости до ужаса.

Он даже подумал: а что, если эта девчушка, дрожащими руками цепляющаяся за остатки жизни, — его тень? Такая мысль на секунду привела его в оцепенение.

С того самого дня он много раз слышал, как она останавливалась перед его квартирой. Пытаясь унять дыхание, всегда учащенное введенной дозой. Он делал то же самое по другую сторону стены. Они стояли, словно два зеркальных отражения, и оба боялись, что другой неожиданно распахнет дверь. Но этого ни разу не случилось.

После той случайной встречи во время редких вылазок на улицу он предпринимает усиленные меры предосторожности. Малышка с хилым тельцем и потерянным взглядом вызывает у него чувство неловкости. Удостоверившись в том, что лестница свободна, он хватает пакет с подношениями и выходит за порог.

Сегодня дождя не было. Выйдя на свою сои[3], человек делает глубокий вдох. Он хочет пропитаться ароматом сои, запахом выхлопных газов с ноткой фритюрного масла.

С тех пор как он потерял лицо, шум города и ворчанье моторов, свидетельствующие, что жизнь продолжается, стали ему неприятны. Потому что они напоминают о его безмолвии. Выряженный марионеткой человек бредет по улицам, понимая, что, даже если заткнет рот своему телу, шрамы на животе будут продолжать говорить. И он периодически задерживает дыхание, чтобы освободить от воздуха внутренности, словно это может заставить их замолчать.