На тропе Луны - Алла Вологжанина

* * *

Превращаться было ужасно больно.

Как будто разрываешься на кусочки, а потом снова собираешься, только по-другому: разорвалась волчонком, соберешься девочкой. Представьте себе, каково это – ногу оторвать. Больно? А когда весь на кусочки, еще больнее.

Папа говорит, когда подрастешь, будет легче. А мама ничего не говорит – ей некогда, она работает.

Можно было посидеть в волчьей шкурке, на цепи в кладовке без окон. Но вода закончилась еще вчера вечером, и пить хотелось так сильно, что превратиться уже вроде как и не страшно.

Карина нацепила на себя ночнушку и выбралась из кладовки. То, что она была заперта снаружи, девочку как-то не смутило.

– Ма-а-ам, я пить хочу.

Мама подскочила на стуле, почему-то прикрыла рукой недоделанный рисунок.

– Как ты вышла?

Через дверь, как же еще…

– Дай попить, пожалуйста. – Надо всегда говорить «пожалуйста», только звереныши забывают про волшебное слово.

– Сама возьми… – Мама снова уткнулась в рисунок. Она рисовала странно – Карина так не умела, – немного карандашом на бумаге, а немного рукой в воздухе. Что-то вроде серебристого футбольного мяча. Только рисунок в воздухе очень быстро таял, рассмотреть его не получалось.

Мамина профессия и называлась странно – «символьер». Ни в одной книге эта профессия не упоминалась. Карина оставила попытки рассмотреть мамин рисунок и отправилась на кухню, раздумывая, каковы шансы слопать что-нибудь вкусное. У самой двери оглянулась. Мама, не поднимая глаз от рисунка, взмахнула рукой, пальцы быстро начертили в воздухе несколько белых стрел. В кухне из шкафчика что-то вылетело, прошуршала упаковка, звякнуло стекло.

Карина доедала пачку печенья (ту самую, вылетевшую из шкафа) и запивала его морсом прямо из банки, когда в прихожей скрипнула дверь. Пришел отец.

– Па-а-ап! – Девочка бросилась ему навстречу.

– Детеныш! – Папа подбросил ее в воздух, как будто она самолет и взлетает выше рыжего облака папиной кудрявой головы. – Ари! Она в человеческом облике, а ведь сейчас полнолуние! Какой самоконтроль! Наш детеныш взрослеет на глазах.

Мама фыркнула, не отрываясь от рисунка:

– Есть захотела, вот и превратилась обратно. Вообще-то весь день выла, как ненормальная, я несколько раз знак тишины обновляла, чтобы соседи не прибежали…

– Еще бы, сегодня второй день полной Луны, ей сейчас тяжелее всего.

– Не знаю, вроде не страдает, печенье ест. Из запертой комнаты сама вышла, через глубину. Это в шесть-то лет… Постой-постой, ты сказал – второй день? О, ну тогда она два дня выла…

Папа нахмурился, отодвинул маму и, пройдя по коридору, заглянул в Каринину кладовку.

– Ари, ты с ума сошла?! – разозлился он. – Это что? – Он поднял с пола совершенно сухую миску для воды. – Ты что, не могла ей воды налить? Да хотя бы знак сотворить, чтобы у нее миска наполнялась. Она же и твой детеныш, не только мой!

Мама сразу насупилась, задышала сквозь ноздри особенно шумно. Верный признак – надо прятаться.

– Я символьерила! Я составляю новый знак. Хотя, мрак безлунный, кому нужны мои знаки в этом убогом мире? Евгений, я так хочу домой! Мой труд – это все, что связывает меня с домом. Пойми, мне некогда возиться с девочкой! Найди няньку, в конце концов.

– Ари, думай, о чем говоришь. Где я тебе в Москве няньку для оборотня возьму? Арнольд своему отпрыску не может найти, а тот просто четырехмерник. Ты ее мать, в конце концов…

– У меня из-за этого материнства вся жизнь поломалась… – Мамин голос набрал высоту.

– О, чтоб тебя, заткнись!

Отец махнул рукой в сторону Карины. Она так и стояла в дверях, с интересом слушая разговор родителей.

– Могу ей знак забвения на лбу нарисовать… – дернула плечом мама.

– Надеюсь, ты шутишь…

Разговор родителей прервался звонком папиного телефона. Он упреждающе махнул рукой, мол, тихо все.

– Да? – А потом замер на добрую минуту, вставляя только «угм» время от времени. – Понял, еду, – сказал он наконец и отключился.

– Что опять? – спросила мама.

Зачем спрашивать, и так понятно, что ничего хорошего.

– Лаборатория возле Третьего города луны уничтожена. Похоже, все детеныши погибли. Волчью карту должны доставить в Москву. Я постараюсь перехватить ее. Артефакт не должен уйти за пределы моей семьи.

Надо же, волчья карта. Карина навострила уши, но продолжения интересного рассказа не случилось.

Отец быстро чмокнул маму в макушку, потрепал по кудряшкам Карину.

– Покорми детеныша, Ари, – сказал он, уходя, – и одежду нормальную на нее надень, она совсем одичала тут.

Мама некоторое время смотрела ему вслед.

– Из-за этого детеныша… моей жизни скоро придет конец, – зло сказала она в никуда и обернулась к дочери: – Ну что, ты есть не раздумала? Сейчас что-нибудь соображу. Только сначала иди сюда, где твой лобик?

Тонкие белые пальцы начертили знак прямо на Карининой конопатой коже. Глаза уловили серебристые линии.

– Нечего тут помнить, – сказала мама.

Стерильный воздух лаборатории заискрил синим. Из абсолютного ниоткуда на бело-серый кафель шагнула женщина. Высокая, крупная, черноволосая, хоть и с сединой. Она топнула, словно проверяя пол на прочность, и огляделась.

– Они здесь, Дирке! Возможно, кто-то еще жив!

Тот, к кому она обращалась, вышел из пустоты следом за ней и глухо зарычал.

Тень гигантского волка закрыла свет. Серо-бурый, с рыжеватыми подпалинами зверь ступил на пол. Носом ткнулся в затылок женщины (для этого ему пришлось слегка опустить морду), мол, дай пройти. Он тоже окинул лабораторию взглядом и горестно взвыл.

Женщина тут же впечатала крепкий кулак ему в бок.

– А ну, возьми себя в лапы! И обернись уже, бестолковый ты мальчишка.

Зверь послушно замолчал и нырнул головой вперед. Как в сказке, «грянулся оземь» и на ноги поднялся высоким и худым, совсем молодым человеком в темной рубахе. Давно немытые каштановые волосы упали ему на плечи.

– Алессандра, это все из-за меня? – простонал он.

«Это все» разместилось по периметру лаборатории в огромных стеклянных сосудах вроде пробирок-переростков. В желтоватой жидкости плавали опутанные трубками дети, по одному на каждый сосуд, всего полтора десятка. Некоторые выглядели вполне человеческими детенышами, некоторые – волчатами, правда, крупными, высотой с ребенка. Некоторых явно поймали в момент превращения. Они казались спящими, но самый старший мальчик, почти подросток, широко раскрытыми глазами смотрел сквозь желтизну раствора прямо перед собой.