Обязан выжить - Николай Дмитриев

Баржа со ссыльнопоселенцами, влекомая замызганным, натужно пыхтящим буксиром, неспешно тащилась вниз по течению. Время от времени, когда нужно было сделать какой-либо поворот, за кормой буксира вскипал поднятый винтом бурун, и тогда баржа тоже нехотя меняла курс, приводя свой тупорылый нос в общую кильватерную струю.

Так-сяк обжитые верховья остались далеко позади, и теперь, уже третий день, по обоим берегам широкой реки, медленно уходя назад, величественно проплывал начинавшийся почти от самого уреза могучий лес.

Глядя на бегущую за кормой буксира струю, Вика Иртеньев сосредоточенно крошил сухарь в кружку с водой, делая для себя незамысловатую тюрю. В дороге есть постоянно хотелось, но Вика, прекрасно понимая, что дальше будет еще хуже, как мог экономил еще имевшиеся харчи.

Баржа, у самого борта которой устроился Вика, то ли изначально так строилась, то ли была переделана, но, во всяком случае, для перевозки людей ее кое-как приспособили, и невольные путешественники могли или сидеть на палубе, или укрываться в трюме, а для охраны, ближе к корме, имелась даже приземистая надстройка с каютами.

Что же касалось мест, где они плыли, то в те незабвенные времена, когда он, Вика Иртеньев был еще юнкером, курс военной географии никоим образом не рассматривал эту сибирскую глушь как возможный театр боевых действий. И потому сейчас, как Вика ни напрягал память, ничего путного, кроме обрывков сведений, вспомнить не мог.

Невольные спутники Иртеньева, густо устроившиеся на палубе, по большей части молчали. За долгую дорогу многое было переговорено, неизвестное будущее угнетало, и, наверное, каждый, с тоской поглядывая на угрюмые берега, со всей ясностью понимал, что ничего хорошего впереди не будет.

Правда, время от времени кто-то не выдерживал, и тогда до Иртеньева доносились обрывки быстро гаснущих разговоров, порой даже вспыхивали короткие, беспричинные ссоры, и опять общее молчание нарушалось лишь громкими голосами чуть подвыпивших караульных солдат.

Дождавшись, когда сухарные крошки в воде набухли и стали мягкими, Вика не спеша выхлебал тюрю, после чего спрятал кружку в котомку. Больше делать было нечего, и, коротая время, Вика, против воли, в который раз принялся вспоминать злополучное стечение обстоятельств, приведшее его на эту баржу.

В той коммуналке, где Вике удалось прописаться, комнату рядом с ним занимал явно уголовный тип. Вел себя сосед подчеркнуто тихо, но Вика не ошибся, и все кончилось соответственно. Однажды ночью к ним явились с обыском, и все бы ничего, если бы милиционеры не перепутали двери.

Впрочем, представляя себе теперь эту коммуналку, Вика допускал, что такое было немудрено, поскольку длинный, донельзя захламленный коридор, куда выходил добрый десяток дверей, освещался всего одной слабенькой лампочкой.

Прежде чем ошибка выяснилась, милиционеры успели перевернуть все вверх дном, и хотя ни оружия, ни краденых вещей не обнаружили, на всякий случай посчитали Вику за сообщника и арестовали вместе с соседом, как было сказано, «до выяснения всех обстоятельств».

Позже, уже в милиции, то ли зачем-то попытались создать видимость, то ли всерьез приняли Иртеньева за пособника до такой степени, что даже устроили ему очную ставку с соседом уголовником, которая, конечно, ничего не дала.

Дальше же, как догадался Иртеньев, сработал чисто социальный фактор. Грубоватый следователь рьяно принялся выяснять у задержанного, кто он и что он, а потом, определив «чисто пролетарским чутьем чуждый элемент», немедленно передал Вику «куда следует».

В ГПУ его основательно промытарили, но так ничего особого не усмотрев, пропустили через какое-то внесудебное заседание, в результате чего Вика и угодил на очередной этап, которым высылался в «места не столь отдаленные» социально-опасный контингент.

Невеселые размышления Иртеньева прервал внезапный гудок тут же вернувшийся от берегов фистулой эха. Вика поднял голову и еще успел заметить белое облачко пара, расплывающееся над рубкой буксира.

Одновременно его заинтересованный взгляд отметил плавный поворот реки, а за ним — медленно открывающийся, очищенный от тайги мыс, с виднеющейся на нем засеянной пашней, стоговищами и жмущейся к посевам деревней.

Еще раз коротко свистнув, буксир круто взял вправо и, сделав полукруг, ткнулся носом в берег совсем рядом со сложенной под откосом огромной поленницей. Следовавшая за ним баржа, влекомая течением, развернулась и, удержанная тросом, в свою очередь привалилась бортом к галечной отмели.

Матросы набросили чалки, а затем с баржи спустили сходни, охрана, добродушно покрикивая, отобрала человек двадцать мужчин, и они, выстроившись цепочкой, начали подавать поленья с края поленницы прямо в открытый люк кочегарки буксира.

Заволновавшиеся было ссыльные, поняв, что это всего лишь очередная погрузка топлива, а вовсе не конец пути, обрадовались хоть какому-то разнообразию и, разглядывая поля, принялись степенно обсуждать виды на урожай.

Одновременно на берегу как-то незаметно начали собираться местные жители, сбежавшиеся сюда «как есть в своем виде», то есть в заношенных рубахах, латаных портках и босиком. С подмытого быстрым течением откоса жиденькая толпа чалдонов равнодушно взирала на происходящее.

Иртеньева все это тоже заинтересовало только в первый момент, а дальше он уже просто машинально следил за тем, как лениво переругиваются сошедшие с буксира матросы, как перелетают из рук в руки поленья у соскучившихся по работе мужиков и как наблюдает за происходящим наконец-то выглянувший из своей рубки седоусый капитан.

Внезапно дверь надстройки громко хлопнула, и одновременно раздался пронзительный женский визг. От неожиданности Вика дернулся, резко повернулся и увидел, как расхристанная бабенка прямо с борта спрыгнула на косу, и почти сразу, тяжело гупая сапогами по сходням, за ней погнался вооруженный винтовкой караульный солдат.

В три прыжка, с криком: «Куды, стерва?..» — караульный догнал беглянку и с размаху треснул ее кулаком по шее.

Женщина жалобно пискнула, падая, повернулась, и только сейчас Иртеньев смог разглядеть ее лицо. Он ожидал увидеть обычную физиономию, какая по большей части была у баб, которых конвоиры по давней традиции затаскивали к себе на ночь, но тут было что-то другое.

Чистое девичье личико с задорно вздернутым носи ком да что-то ищущий затравленный взгляд чем-то неуловимым тронули душу Иртеньева, и, когда солдат снова замахнулся, Вика, сам того не ожидая, перескочил через борт и, отшвырнув караульного, зло прошипел ему прямо в разгоряченную рожу:

— Не смей бить, подонок…

Краем глаза Иртеньев еще успел заметить, как от буксира, держа в руке недоеденный бутерброд с красной икрой, к ним спешит начальник этапа, но тут оскорбленного на виду у всех караульного словно прорвало, он дико рявкнул и, вскинув винтовку, бросился на Иртеньева. Каким-то шестым чувством почувствовав опасность, Вика, на секунду раньше, сделал стремительный вольт, и промахнувшийся солдат, не удержавшись на ногах, со скрежетом вогнал штык в прибрежную гальку.