Мой век - Геда Зиманенко

2012 год, двадцать первый век. А родители мои родились в девятнадцатом. Внутренним взором я вижу их молодыми и красивыми.

Мне в этом году, если доживу, исполнится сто лет. Сама не знаю, почему я так зажилась. Плохо так долго жить: слабеет память и уходят силы. Я уменьшаюсь в росте — с каждым днем мне все труднее и труднее достать до полки с посудой. Недавно я решила разобраться на кухне, взяла старую швейную машинку, которая мне досталась от родителей, и перенесла в комнату. Я теперь все делаю медленно, так что разбиралась я почти две недели. Когда закончила, хотела перенести машинку назад в кухню — и уже не смогла: ослабела.

Много событий стерлось из памяти, много событий потускнело. Природа не одарила меня ни хорошей памятью, ни особыми способностями — не в пример моим братьям и сестрам. Но я — старшая из оставшихся в живых, и потому мне вспоминать. Я была самым болезненным ребенком из всех детей, но все уже умерли — и Сеня, и Доля, и младшая Шурочка, — а я задержалась на этом свете. Ушли из жизни родители, братья, мой муж Марк, коллеги, учителя — и унесли с собой каждый свой неповторимый внутренний мир. А уж сколько более далеких мне людей канули в Лету… Пока человек живет, вместе с ним живут в его воспоминаниях его родные и близкие, которых уже нет на земле. Но вот человек ушел из жизни — и всё?

Меня всегда мучили бессонницы, а к старости я почти совсем перестала спать. Самое трудное ночью — мысли. Я вспоминаю своих братьев, маму, жалею, что они так рано умерли и уже никто кроме меня их не помнит. Как много они думали и переживали в своей короткой жизни — и вот теперь они живы только в моей слабеющей памяти.

Пока моя жизнь мерцает и близкие живы вместе со мной, я хочу записать свои воспоминания. Пусть корявым языком, неграмотно — записать столько, сколько успею.

В моей жизни все неоднократно кардинально менялось. А в молодости все казалось таким прочным и незыблемым. Подросли мои правнуки, они учатся в школе и изучают по учебникам первую империалистическую войну. Она кажется им давней историей. А я, хотя мне было всего два года, помню, как эта война началась. Конечно, все исторические события, через которые я прошла, отлично описаны в учебниках и литературе, однако каждый человек, каждая семья переживала горькие годы войны и мирное время по-разному. В книгах рассказывается о знаменитых людях: правителях, военачальниках, писателях. Они повлияли на ход истории. Не всегда делали добрые дела, не всеми можно гордиться. Земля же полна в основном простыми людьми, от которых и идет наш род. Они сделали меньше великих дел, но и стыдиться за них приходится меньше. Начну по порядку.

Бабушки и дедушки, встреча моих родителей

О жизни бабушек и дедушек я наслышана из случайно оброненных фраз, замечаний или разговоров между родителями.

Моего деда по папиной линии звали Залман-Михаил Зиманенок. Два имени у него было из-за перенесенной в детстве болезни, когда он чуть не умер и выжил под другим именем. Он жил в Белоруссии в маленьком еврейском местечке Яновичи Витебской губернии. Ездил по деревням на телеге и скупал у крестьян пушнину — шкурки зайцев, белок, шкуры коров и лошадей. В то время меха и шкуры называли рухлядью. Рухлядь он сдавал подрядчику. Самому держать лошадь и телегу было накладно, и потому он брал их напрокат у подрядчика. Впрочем, случались плохие времена, когда мешки с рухлядью приходилось таскать на себе.

Был Залман среднего роста, широкоплеч и молчалив. На едкие замечания своей жены, Ханны, никогда не отвечал. Всю неделю разъезжая по деревням, он общался с белорусскими крестьянами и, по-видимому, нарушал какие-то религиозные установления, а потому всю субботу проводил в молитве. Я помню его по субботам в молельном одеянии с книгой в кожаном переплете, очень сосредоточенным и строгим. Нас, внуков, он очень любил.

Жену его, мою бабушку, звали Ханна Гдалиевич. Семья ее считалась высокородной, так как вела родословную от одного из родов Левитов. Это неоднократно повторялось и потому засело у меня в памяти.

Как так получилось, что высокородная Ханна поженилась с бедняком Залманом, — по большой любви или женихов было мало, — я не знаю, но жили они в Яновичах мирно и с большим достоинством. Бабушка держалась всегда очень уверенно, была она ладно скроена, очень опрятна, ходила в белоснежных блузках и косынках. По субботам делала пышную прическу из своих замечательных каштановых волос. В Яновичах ее почитали и обращались к ней за советом. Поймали рыбу с гвоздем в желудке — можно ли есть такую? Как Ханна скажет — так и делали.

Залман и Ханна родили троих детей: Михаила, Самуила (моего отца) и младшую — Витту (Веру). Бабушка говорила о своих сыновьях так: один безбожником родился, другой безбожником вырос.

Я мало знаю о Михаиле. Мои братья, погостив у бабушки, рассказывали, что дядя Михаил пугал их всякими небылицами. Поправляет обод колеса — и грозится: «Вот сейчас закую вас обоих!..» Дети пугаются и убегают, а затем опять собираются около дяди Миши послушать его россказни.

Младший ребенок, Витта, с детства отличалась вздорным, не свойственным местечковым жителям характером. Никакого почтения к религии, никакой покорности судьбе. Все наперекор, сплошное своеволие и ирония по любому поводу. Страдали от ее причуд не только родители, но и местные портнихи, которым она устраивала скандалы, узнав, что кому-либо пошили платье такого же фасона, как и ей. В местечке всё на виду, и все обсуждали ее непослушание, кокетство, туфельки на таких высоких каблуках, что ей приходилось, возвращаясь с танцев, держаться за забор. Родители любили свою младшенькую, баловали ее и шли на непосильные жертвы, чтобы исполнить ее желания. Бабушка Ханна много лет собирала ей богатое приданое. А Витта рвалась из Яновичей. Когда началась империалистическая война, она взяла себе имя Вера и уехала учиться на курсы стенографисток. Все годы империалистической и гражданской войны родители о ней не слышали.

Мой отец, Самуил, родился на 11 лет позже брата и на 6 лет раньше сестры. Он быстро рос, стараясь сравняться с братом. Жизнь в местечке и учеба в хедере были ему не по нраву, как и строгие правила набожной матери. И как только он отпраздновал бар мицву и стал считаться, по еврейским представлениям, взрослым, он уехал в Витебск. Поселился у дальних родственников своей мамы. Зарабатывал на жизнь, где придется, питался первые годы хлебом, селедкой и яблоками, на что в то время уходило 5 копеек в день.

Самуил был красавцем с импозантной внешностью — роскошная шевелюра, орлиный нос, высоко поднятая голова, усики. Он отличался живым умом, сообразительностью и любознательностью. Самуил приехал из местечка и был малообразован, Витебск же по тем временам слыл культурным городом — там жили художники, артисты, писатели, туда ссылали неблагонадежных, противников царского режима. Ссыльные культуру и поддерживали. В Витебск приезжала оперетта. Самуил полюбил оперетту и затем всю жизнь напевал арии.