Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста - Татьяна Юрьевна Сергеева

был зрелым, известным мастером и мало умел считаться с сильными мира сего. Зато он умел неистово работать, был совершенно неприхотливым в быту, относился с глубоким уважением к таланту своей ученицы Мари Анн Колло, которую воспитал не только, как художника, но и как человека: она появилась в его мастерской почти ребёнком — чего же боле?

Сначала надо было выполнить Малую модель памятника и представить её императрице. Работа шла споро, уже понятна была поза императора, и ваятель тщательно трудился над головой коня…

Постучавшись, вошёл Ласкари, положил письма на край конторского стола в углу мастерской.

— Я привёз Вам почту, мсьё Фальконет… Здесь письмо от сына Вашего, это от Дидерота, это — от самой императрицы…

Фальконет обрадовался, отложил инструмент. Подошёл к рукомойнику, не сразу отмыл руки от въевшейся глины.

— Благодарю Вас, шевалье, Вы столь любезны, что иногда и в должности почтмейстера для меня не отказываетесь быть… Пусть не обижаются близкие мне люди, но начну я с письма Её Величества.

Ласкари усмехнулся.

— Если я Вам сейчас не нужен, профессор Фальконет, я отбуду в Контору строений… Вы мне нынче много поручений дали… А оттуда отправлюсь к генералу Бецкому, он прибыл из Москвы всего на два дня, надо успеть у него все наши бумаги подписать… И не забудьте, Бога ради, что Вам тоже назначено… Его высокопревосходительство — человек непростой, капризный…

Но Фальконет не слышал его, он торопливо распечатывал письмо императрицы.

— Постоянное одобрение государыни согревает меня… Я не хочу прослыть неблагодарным… — Он сжал плечо шевалье. — Да, да, мой друг… Я отпускаю Вас… И в Контору строений, и к Бецкому… Подписывайте все бумаги, требуйте необходимое, начинается настоящая работа…

Ласкари поклонился и ушёл.

Который час придворный художник писал портрет генерала. Бецкой в мундире и орденах позировал охотно, но сказывался возраст, он устал. Ласкари был уже здесь, почтительно стоял в некотором отдалении.

— Ваше высокопревосходительство, извольте плечико на меня развернуть… — Попросил художник.

— Так ли? — Несколько подвинулся Бецкой.

— Точно так…

— Я слушаю далее, шевалье… — Продолжая прерванную беседу, взглянул Бецкой на Ласкари. — Итак, Фальконет приступил к изготовлению Малой модели… Сколь успешна работа сия?

Ласкари подробно доложил обо всём, что случилось с Фальконетом за эти несколько недель. Он ничего не забыл и рассказал обо всём: как устроился ваятель на новом месте, что ест и что пьёт, не умолчал об его недостатках, о вспыльчивости француза и профессиональной самоуверенности… Единственное, о чём он не обмолвился ни словом, так это о том, какими ветрами занесло их в дом полковника Мелиссино, который к этому времени благополучно отбыл в действующую армию.

— Понял ли ты, каковы отношения Фальконета с мадемуазель Колло? Императрица её балует, приняла радушно и засыпала заказами…

— Ничего предосудительного я не заметил, Ваше высокопревосходительство… Они часто обедают вместе, но рассуждают всё более о глине да о мраморе… Правда, давеча мсьё Фальконет простудился слегка, мадемуазель Колло была к нему внимательна чрезвычайно, и чай, и грелки сама изволила приготовить…

Зазвенели карманные часы, Бецкой вытащил брегет, открыл крышку, взглянул.

— Профессор Фальконет не утруждает себя точностию. Придётся Вам, шевалье, и эту миссию на себя взять — обучить ваятеля нашего в назначенное время для доклада являться… — Он повернулся к портретисту. — Замучил ты меня нынче, Василий Степаныч… Пожалуй, на сегодня мы закончим с портретом. Вот вернётся двор из Москвы, сам тебя призову. А нынче много дел неотложных накопилось, императрица меня не более чем на два дня в Петербург отпустила…

Доложили о приходе Фальконета. Художник собрал мольберт, выходя, столкнулся с ним, оба уважительно раскланялись друг с другом — работы французского ваятеля были известны в Российской Академии художеств, с некоторыми русскими живописцами он успел познакомиться по приезде в Петербург.

Фальконет вошёл возбуждённый, радостный, взмахнул рукой, приветствуя Ласкари, который за спиной патрона делал ему предупреждающие знаки.

— Я должен просить прощения за опоздание, будьте великодушны, генерал… Меня посетило вдохновение, и я с трудом оторвал себя от работы…

Никакой фамильярности Бецкой допустить не мог. Даже для французского ваятеля, коего выбрала сама императрица, (а может быть, именно потому, ведь с ним не посоветовались!). Он не мог допустить приятельства даже для друга Дидерота. Иван Иваныч Бецкой был вельможей Екатерининского двора, а перед ним был, пусть и французский, но простой ремесленник, даже не дворянин…

— По табели о рангах, профессор Фальконет, — сказал он медленно, подбирая слова, чтобы сразу поставить ваятеля на место, — введённого ещё Петром Великим, по должности моей и положению ко мне следует обращаться «Ваше высокопревосходительство», тогда как Вас определено называть «Выше высокоблагородие»…

— Я постараюсь ничего не перепутать, Ваше высокопревосходительство. — Несколько потускнел Фальконет, путаясь в сложных русских словах, но всё ещё пытаясь найти верный тон. — Замечу, что ко мне более точно и обратиться нельзя — я родился весьма высоко …

И вдруг заливисто и непосредственно засмеялся собственной шутке, не обращая внимания на выразительные жесты Ласкари.

Бецкой даже не улыбнулся.

— Не понял я Вашего смеха, профессор Фальконет…

— Здесь нет большого секрета, генерал. Я давеча и шевалье рассказывал. Я родился на чердаке…

Бецкой поперхнулся.

— Что такое?

Фальконет легкомысленно пожал плечами, объяснил.

— Я — сын столяра и внук башмачника, и родился на чердаке… Что же здесь удивительного?

Бецкой откинулся на спинку огромного кресла, смерил взглядом небольшого малоприметного французика, поразительно уверенного в себе, что стоял сейчас перед ним. Ему страстно захотелось заставить этого парижского выскочку почтительно затрепетать перед собой, указать ему то место, которое было для него определено им, Иваном Иванычем Бецким, генеральным директором Конторы строений. Он заговорил медленно, весомо, словно забивая гвозди каждым своим словом.

— Всякий человек, ремеслом владеющий и пользу обществу приносящий, уважения достоин. Но всё-таки при дворе государыни нашей лучше Вам слыть другом Дидерота и Вольтера, чем оповещать всех в Эрмитаже о месте Вашего рождения. Шевалье, — обратился он к Ласкари. — Там на столе заготовлен лист с указаниями моими профессору Фальконету… Да, это тот самый… Передайте сюда, сделайте милость… Здесь, профессор Фальконет, Вы найдёте все мои распоряжения к созданию монумента Петру Великому. Я прожил в Европе больше половины своей жизни, немало изучил всё созданное гениями человечества… Государыней нашей Екатериной Алексеевной мне доверено соорудить монумент Петру Великому такой важности, чтобы в Европе подобного не нашлось. Здесь, в записках моих есть всё, что ваятелю сего монумента в голове своей держать надобно…

Фальконет взял в руки лист, быстро просмотрел его, быстро подошёл к Бецкому, который так и не предложил художнику сесть, и положил листок рядом с ним