Китайский цветок - Эмма По

Катерина нервно теребила очки, то растирая между пальцами элегантную дужку, то бессмысленно отгибая подвижный костяной наконечник, которым эта дужка заканчивалась. Дорогая немецкая оправа, несмотря на очень солидный возраст, и сейчас смотрелась шикарно благодаря безупречному качеству и строгой классике силуэта. Но грубые толстые линзы, с небрежно отшлифованным краем, придавали очкам совершенно нелепый вид, наводя на мысль о том, что материальное благополучие их хозяйки в прошлом. Катерина водрузила очки на нос, близко поднесла к глазам лист бумаги, с набранным на компьютере текстом, и с досадой подумала, что придется все-таки раскошелиться на новые линзы. Старые стали совсем слабые, читать трудно. Подержав листок в руках, она вернула письмо на стол — хватит перечитывать его десять раз! — и прошлась по квартире. Остановилась у книжных полок, где за стеклом, как в музейной экспозиции, были выставлены старые фотографии. Маленькие, большие, в рамках и без — с каждой смотрел муж, а рядом с ним она или дочери, или они все вместе позируют для семейного портрета. Муж уже пять лет как умер, навсегда оставшись в ее прошлом, в ее памяти, и она почти смирилась с тем, что его больше нет в ее жизни. Вдруг это письмо сегодня утром, адресованное Щербакову Василию Юрьевичу. На миг показалось, что вот войдет она в комнату, скажет: «Васенька, тебе письмо» и поцелует его вроде и привычно, и мимолетно, а на самом-то деле нежно и с такой любовью, что дух захватывает. Отодвинув в сторону стекло, Катерина достала небольшую черно-белую фотографию, с которой ей улыбался молодой-молодой Вася, обнимающий еще совсем маленьких девчонок — одной рукой Дашеньку, другой Зою. Она прижалась губами к его лицу и в который раз за сегодняшний день мысленно спросила мужа, что же ей делать. Не выпуская фотографию из рук, она направилась к дивану, прилегла на потрепанные бархатные подушки и сама не заметила, как задремала. Сонное сознание, прорывая ткань времени, то проваливалось в прошлое, то, неуклюже перемешав годы и события, возвращалось в настоящее.

Катерина приоткрыла глаза. За окном сгущались сумерки, и комната погружалась в полумрак. Добротная, солидного вида обстановка только выигрывала от деликатного освещения. Оно ловко скрывало обшарпанность и многочисленные потертости — неизбежные признаки долгой жизни дома, в котором выросли двое детей, до последнего времени обитала собака Чара, а также неподдающееся счету разное мелкое зверье в виде хомячков, свинок, черепах… Она вздохнула, почувствовала, как горячая слезинка стремительно покатилась в сторону виска, и прижала руку к глазам. Господи! Зачем ты позволил ему уйти первому? Зачем оставил меня одну? — вопрошала она Бога. Катерина беззаветно любила мужа, и те годы, что вдовствует, посвятила, можно сказать, воспоминаниям о нем. Да и что ей оставалось делать? Идея повторного замужества даже не приходила в голову, хотя для своих пятидесяти трех она выглядела хоть куда. А дочери… Давно живут своей жизнью, в которой мать занимает отнюдь не первое место. Может, даже и не второе… Оставаясь наедине со своими мыслями, Катерина часто об этом думала. Наверное, она сама виновата, что не сложилось настоящей дружбы с девочками. Всю свою любовь, страсть она отдавала мужу, и дочери всегда знали, что на первом месте у матери папа, а им доставались лишь обрывочки ее заботы, тепла и любви. Но если их это и огорчало, то лишь в глубоком, очень глубоком детстве. Они давно к этому привыкли и тоже сделали свой выбор. Девочки больше любили отца, но Катерина и не думала с ним соперничать. Конечно, папа главный! Все правильно, и по-другому быть не может!

Лишь на короткое время вектор всеобщей любви и внимания был переориентирован с отца на Дашу — когда с девочкой случилось несчастье и она оказалась прикованной к инвалидной коляске.

С тех пор прошло десять лет, но вспоминать боль и ужас, охватившие всю семью, до сих пор неимоверно тяжело. Даша стала полностью зависеть от домашних, со слезами отчаяния и бессилия принимая от них самые интимные услуги. Основным помощником стала, конечно, мать, но роль дочкиной няньки оказалась ужасно трудной. Она ухаживала за Дашей так рьяно и отрешенно, что одного взгляда на ее воспаленные глаза и плотно сжатые губы было достаточно, чтобы понять — Катерина считает свою жизнь полностью и бесповоротно загубленной.

— Не ходи ты с таким лицом! — однажды прикрикнул на нее муж. — Лишаешь девочку последней надежды!

Наверное, он был прав, и свои эмоции надо было держать в узде, но держи не держи — вскоре и так стало ясно, что никакой надежды нет. Несмотря на все усилия врачей и большие деньги, которыми эти усилия оплачивались, улучшения не наступило. Ноги так и не ожили. Но Даше удалось невозможное — плохо ли, хорошо ли, но она наловчилась обслуживать себя сама, не прибегая к посторонней помощи. А потом воспользовалась старым как мир правом больного покапризничать. Заявила, что не может больше быть объектом всеобщего сочувствия, поэтому хочет жить отдельно от семьи, самостоятельно; и твердила это до тех пор, пока отец не купил ей небольшую однокомнатную квартирку, истратив на эту покупку последние сбережения семьи.

Стыдно говорить, но Катерина испытала облегчение, когда от них уехала Даша. Они с мужем часто ее навещали, помогали деньгами, во многом отказывая и себе, и Зое, но Катерине казалось, что с нее сняли бетонную плиту и она снова может свободно дышать, и главное — не отвлекаясь ни на что, как прежде обожать мужа…

Катерина подошла к книжным полкам, поставила на место фотографию и туда же, поверх книг, пристроила полученное утром письмо. На сей раз на него надо ответить, но прежде она поговорит с девочками. Сначала с Зоей.

Звонок матери застал Зою в самое неподходящее для семейного общения время. С горящими глазами и энергичной жестикуляцией она пыталась отвоевать у квартирной хозяйки кусок арендной платы. Та согласно кивала головой, но твердо стояла на своем — плати или освобождай квартиру.

— Мам, я сейчас не могу говорить. Заеду как-нибудь на днях… Господи, что за срочность такая! — возмутилась Зоя, услышав, что мать настаивает на встрече завтра утром. — Я ведь еще немножко работаю, если ты не забыла… Не забыла? Ну вот и хорошо, — сбавила тон Зоя. — Ладно, заскочу к тебе завтра в обеденный перерыв. Пожрать что-нибудь приготовь, а то по твоей милости голодной останусь…

— Всем от меня что-то нужно! Боже мой, как мне все надоело! — прибавила она, уже дав отбой и обращаясь скорее к самой себе.

Квартирная хозяйка сидела поджав губы, искоса наблюдая за своей квартиранткой. Она уже поняла, что Зоя готова платить больше; но если вдруг упрется — пусть съезжает. Одни неприятности с ней. Устраивает такие гулянки, что стены дрожат, и соседи постоянно жалуются. Недавно даже милицию вызывали. Девке уж скоро тридцатник, пора бы и остепениться, а эта как с цепи сорвалась!

Зоя решительно поднялась с кресла.

— Ну все, уходи. У меня дел полно. Со следующего месяца прибавлю, — раздраженно сказала она, подталкивая женщину к выходу и нахлобучивая ей на голову пушистую меховую шапку.