Закрой глаза - я тут - Ксения Баженова

Грибы бывают двух видов. Один смертельно ядовитый, убивающий тех, кто его съедает, и называется он «скамейкой жаб» (англ. toadstool), другой безвреден. Смертельно ядовитые грибы наполнены густой, слизистой и липкой жидкостью, которая не подчиняется законам природы и пищеварения. Такие грибы ужасно опасны, их надо избегать.

Большой гербарий (Великобритания, 1526 год)

Сначала они долго кружили по серпантину. Там, над горой, висела фиолетовая туча, но здесь едва накрапывало. Внизу расстилался осенний разноцветный лес. Казалось, непроходимый, если бы кое-где из красно-оранжево-желтых красок не струились и не исчезали в воздухе, наполненном запахом влажных листьев, древесной коры и земли, невесомые струйки молочно-белого дымка из печных труб, растворяющиеся в серой туманной мгле. Водитель, молчаливый, как это ни странно звучит, итальянец, довольно пожилых лет, с лицом, изрезанным морщинами вдоль и поперек, в засаленной бейсболке и синей ветровке, сбавил ход – поворот, который, по его расчетам, должен был давно появиться и никак не показывался, наконец промелькнул среди деревьев так неожиданно, что даже пришлось сдать назад. Ровная, красивая просека, покрытая сосновыми и еловыми иголками, мягкая и пружинистая, как мох, равномерно покачивала машину, и Чира задремала на заднем сиденье. Но постепенно то с одной, то с другой стороны полезли неаккуратные кусты, царапающие автомобиль за бока; среди них высились старые деревья с замысловато запутавшимися высокими корнями, нагло лезущими под колеса. Просека вдруг покрылась ямами разной величины, каждую из них таксист глухо одаривал ненормативным словом. Неухоженная петляющая дорога тянулась и тянулась, вдруг они пересекли границу сиреневой тучи, и вода внезапно хлынула на них сверху, как из опрокинувшейся гигантской лейки. Колотили по крыше сотни тысяч маленьких и крепких капель, устраивая заехавшему в лес чужаку настоящий артобстрел и мгновенно превращая в чавкающее засасывающее месиво и без того неровную дорогу. Ошибиться путешественники не могли, от дороги не отходило никаких съездов, но путь стал казаться слишком долгим и водителю, начавшему уже по-настоящему проклинать бесконечные петляния по размытым буеракам, и его попутчице.

Она еще в Риме не смогла дозвониться по данному отцом телефону хозяйке виллы, но он, услышав об этом, велел ехать в любом случае: хозяйка точно обещала быть в это время на месте. А если ее не будет, подумал он уже о своем, то время для принятия важного решения ему в любом случае удастся потянуть, пока девчонка смотается туда-сюда.

Наконец они выехали на круглую лужайку перед большим серым домом, казавшимся по-импрессионистски размытым за косыми струями низвергающейся с небес воды – и оттого таинственным. Во дворе стоял джип, увидев который Чира отпустила водителя, предварительно дав ему хорошие чаевые: Scusi[1]. Она чувствовала себя виноватой, что завезла его в такую даль и по такой погоде. Таксист смягчился, сказал что-то утешительное и, показав пальцем в небо, произнес фразу на плохо понятном ей сицилийском диалекте, из которой она вычленила общий смысл: такие дожди осенью в горах надолго. Зонт уже не спасал. К тому времени, когда Чира нашла на калитке звонок, она насквозь вымокла. Обхватив себя руками, Чира растирала ладонями плечи, пытаясь согреться, однако это не помогало. Мало того, никто не открывал. Чира нажимала на кнопку еще и еще, терпеливо ждала, а когда окончательно продрогла, и уже казалось, что даже кожа ее вымокла насквозь, стала изучать устройство замка с той стороны решетки и, случайно надавив плечом на мокрые ледяные прутья калитки, обнаружила, что та открыта. Не очень дружелюбно скрипнув заржавевшими петлями, она впустила Чиру на тропинку, выложенную старинными плитками. Поскальзываясь на их отполированной временем поверхности, девушка добралась до крыльца и постучала в дверь. Молчание. Чира не стала вновь демонстрировать степень своей воспитанности, а приоткрыла дверь и осторожно вошла. Гостиная встретила ее мрачной тишиной: «Buon giorno![2]Есть кто-нибудь?» Сырая одежда прилипла к телу. «Господи! Мой чемодан!» – Чира быстро побежала к калитке и забрала небольшой мокрый «Самсонайт» на колесиках. Его подарил ей отец перед отъездом. Одежда внутри него еще не успела промокнуть. Сбросила вьетнамки и, пристроившись между спинкой дивана и комодом, Чира целомудренно завернулась в маленькое полотенце и, постоянно оглядываясь, переодела мокрые трусы и джинсы, сверху надела сухую белую футболку с Микки Маусом взамен вымокшей с Лолли Поп. Долго думала, куда пристроить снятые вещи. Аккуратно положила их на чемодан. Увидела шкафы с книгами, выбрала одну по искусству с красивыми иллюстрациями и села полистать ее на диван в ожидании хозяев. Прошел почти час, никто не появился. Хотелось есть, она набрала отцу узнать, что ей делать, но сети не оказалось. Выключив и заново включив телефон, Чира еще раз убедилась в отсутствии связи. Ходить разглядывать дом в этой ситуации ей показалось не совсем приличным, ливень вроде поутих, и гостья решила прогуляться. У двери обнаружилась большая керамическая ваза, из которой торчали трости зонтов. Она взяла один и вышла в сад.

Прекрасный и густой, он словно приглашал за дом, в самую гущу огромных кустов фиолетово-сине-малиновых гортензий, пышных кустов с полуоблетевшими розами и высоких, густых лип. «Волшебный, сказочный сад! – Чира не могла надышаться воздухом, сгустившимся вокруг нее. – Какое счастье! Мне предстоит провести здесь кучу времени». В эту минуту девушка была абсолютно уверена, что все у нее получится. Мощный прилив вдохновения рисовал в голове чудесные картины, и она обещала себе обязательно запечатлеть все эти цветы, и дождь, и листья в каплях. Ей не терпелось увидеть спальню, которую предстояло расписывать, к тому же она внезапно почувствовала озноб и повернула к дому, когда среди веток что-то качнулось и коротко скрипнуло, и она увидела большой старый дуб.

– Что это на нем там болтается, неужели качели?! – подумала она и, с детским нетерпением продравшись через густые кусты, вышла к дереву. Взгляд ее упал на человека, лежащего на боку в изгвазданном махровом халате.

Кира нашарила в темноте будильник, выключила его и села с закрытыми глазами на кровати. Зябко поежилась, накинула халат и пошла на кухню. Стакан овсянки, три – воды, чистка зубов, теплый душ, запах подгорелой каши. Черт! Теплые струи, как всегда, с утра не отпускали, плясали свой нежный танец на голове и плечах, окутывали серебристой мягкой пряжей, шептали убаюкивающие слова: нега, покой, сон. «С» было шуршащее, как тонкая оберточная бумага, «о» – протяжное, шаманское, «н»… Нет! Снова эта каша… Кира выскочила мокрая, скользя по линолеуму, добралась до перемазанной кастрюли, убрала ее с огня, отделила неподгоревшую часть, положила в тарелку, села за стол и закапала в кашу злыми солеными слезами. По ту сторону окна проступало зимнее темное утро, и снег, похрустывая и скрипя, тяжело и липко забирался в большие лопаты дворников.