Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

моток веревки. Дурень мнил себя альпинистом. Но веревку можно было использовать. Смутные воспоминания о приключенческих рассказах плыли в моей голове, как снаружи черные облака по небу. Я размотал веревку, подыскивая выступы, чтобы закрепить ее. Выступы были, но зацепиться было не за что. Веревка соскальзывала, узел развязывался. За неимением лучшего я обмотал веревкой большой валун, по весу тяжелее меня. Не поручать же этим балбесам меня страховать! Они наверняка не удержали бы. Я снял куртку и взялся за веревку. Хватит ли ее длины? Журчание подземной речки казалось совсем близким. Я взял в руку термос, а на шею повесил бидон.

Склон был не очень крутой, но метра через два стал склизким, скользким. Я разодрал себе колени, ударился головой о камни, набил шишку. Темнота сгущалась. Я спускался по веревке на ощупь, притормаживая коленями о скалу, и часто останавливался, чтобы вслепую обследовать то, до чего мог дотянуться рукой. Рядом что-то взлетело. Летучая мышь? Меня тошнило, и я даже подумывал подняться. А как же жажда? Да и гул речки, разве он не становился все отчетливее?

На самом деле гудело у меня в ушах, и я мало что мог расслышать. Но мне повезло: речка действительно текла не так далеко, на глубине всего пятнадцати — двадцати метров. Я почувствовал ее, намочив ноги, и только потом сумел что-то рассмотреть. Неосмотрительно отпустил веревку и осел в воду. К счастью, речка была неглубокой. Каменистый ручей. Омовение пошло мне на пользу. Я наполнил термос, потом выпил сразу пять-шесть кружек. Ах, та свежесть во рту! Ах, прохлада той подземной воды! Тогда она показалась мне такой же вкусной, как какой-нибудь коктейль. Теперь — и уже давно — она кажется мне горькой, поскольку с каждым глотком напоминает о том, что я уже никогда не буду пить коктейли.

Обратный подъем оказался тяжелым, однако не таким мучительным, как я опасался. При моем появлении в пещере, где по сравнению с подземным ущельем было почти светло, несносные дети бросились ко мне, как стая голодных волчат, и затявкали: «Пить! Пить!»

Ободранный, окровавленный, испачкавшийся, я пребывал в прескверном настроении. Девочка, подбежавшая среди первых, кричала пронзительнее других. Я отвесил ей пару пощечин, которые заставили ее отойти назад, и пинками отогнал остальных. Затем наполнил чашку и начал раздавать воду по очереди, дисциплинированно, каждому по одной чашке за присест. Настал черед девчонки; она стояла, прислонясь к стене, держалась за щеку и скулила. Должно быть, я ударил ее изо всей силы. Ни слова не говоря, я протянул ей полную чашку воды. Она покачала головой. И я, не колеблясь, выпил воду сам. Время деликатничанья прошло. Тогда я думал короткими всполохами, но сейчас понимаю, что именно с того момента мы вновь стали дикарями. Девчонка до вечера ныла, а потом все же соизволила принять воду. Какая гнусная порода самок выйдет из этого чрева!

Мне мало что остается добавить, чтобы объяснить положение, в котором я оказался. Остается лишь описать это положение — порядок вещей и людей, состояние всего того, что меня окружает. Тут я вслух рассмеялся.

Ха-ха-ха! Действительно смешно! Я собирался написать слово «цивилизация», чтобы определить жизнь нашей маленькой группы человеческих существ, которая представляет, наверное, в этот час все человечество. Эта горстка сорванцов, невежественных, одуревших, порочных, суеверных и пугливых! Это и есть цивилизация? Нет, уж лучше считать, что я сошел с ума.

Прежде всего, я уже не понимаю, как все произошло. Я потерял счет дням. У меня, в отличие от робинзонов, нет календаря. И потом, все робинзоны знали, что где-то существовали другие люди. Я же…

В первые дни главной заботой было унять голод. Для утоления жажды я по нескольку раз спускался в расщелину. Дело-то нехитрое. Потом мы нашли воду снаружи. Но еда? Когда страх прошел, они вмиг все пожрали. Галеты, шоколад. У меня был коробок спичек, быстро закончившихся, и семь сигарет. Осталась одна. Храню ее для той минуты, когда…

Когда снаружи вокруг грота развеялся туман, мы очень скоро собрали ветки и ароматические растения. Я показал им, как поддерживать огонь. Обучились они быстро. Ночи в этих пещерах довольно студеные. Но сначала жарить на огне было нечего. Не знаю, как долго мы голодали. Как-то один парень принес крота, которого только что придушил. Добычу мы поджарили. Затем в поле нашли целую кротовую колонию; они избежали истребления, пересидев в своих норах. На следующий день другой парень принес большого ужа с размозженной камнем головой. Готовить змею я отказался. Терзаемые голодом, они сами ее распотрошили и поджарили. С тех пор всевозможные змеи стали главной добычей нового человечества. Этот вид (я имею в виду змей) лучше всего перенес катастрофу. Они встречаются повсюду. Но наверняка есть и другие виды животных, которые выжили. Многие растения вроде бы не пострадали, хотя немало деревьев загнило на корню.

Запасшись жареной кротятиной — есть змей так и не привык, — я отважился пойти на разведку. В одиночку. Не зная, чего ожидать от этого похода, я не хотел тащить за собой весь выводок.

Поначалу было легко. Горные тропы не очень изменились. Те же возвышенности, облезлые или местами поросшие чахлыми пахучими травами. Но когда открылся вид на долину, в конце которой прежде находились гостиница и санаторий, я замер. На спуске тропы у моих ног плескалась грязная илистая желтая вода. Мутный водоем с легкой зыбью необозримо растягивался и справа, и слева до горы напротив.

Я попробовал эту воду на вкус. Горькая, вонючая, отвратительная. Неужели сюда поднялось море? А может быть, озеро сформировалось от поменявших направление рек или проливных дождей? И стало соленым от минералов, исторгнутых горами? Как знать? Да и какая разница?

После этого потрясения я представил себе, что же могло произойти в других местах. Думаю, именно тогда у меня возникла уверенность в том, что я больше никогда не увижу свой мир. Корка земного апельсина оказалась разодранной, выжатой, иссушенной. И треснутой. Все изменилось.

В тот момент я почувствовал себя заключенным. До этого у меня в голове еще мелькала смутная мысль пойти поискать других людей… выживших. Или, по крайней мере, найти полезные обломки, останки. Иногда я даже задумывался, остались ли еще города.

Города, моя жизнь, жизнь человека цивилизованного. Бесполезно. Они все вымерли, теперь-то точно. К чему идти выискивать их трупы в мире, чреватом совершенно новыми опасностями. Мои ботинки разваливаются, а сапожников уже нет.

Города! С ними произошло то же самое, что и с гостиницей