Исключая чувства - Диана Ставрогина

— Лен, он же взрослый мужик, разберется как-нибудь. Зачем ты себе жизнь гробишь?

Лена покачала головой.

— У меня ведь нет никаких надежд, я все прекрасно знаю. Я его люблю, а он, — в ее глазах Лара и в самом деле не находила иллюзий, — любит другую. Мы с ним товарищи по несчастью, — она грустно улыбнулась. — Ему больно точно так же, как и мне.

В кафе они просидели еще долго. Лара старалась, насколько получалось, отвлечь подругу от печальных мыслей, что сама и спровоцировала затеянным разговором. Разошлись только после закрытия. Возвращаться в пустые квартиры им обеим очень не хотелось.

Дома Лара, сидя за кухонным столом, зажгла свечу и долго смотрела на пламя. Успокаивалась. Она и новогоднюю ночь так провела: в темноте, с бокалом шампанского и горящей свечой. Отметила двадцатый по счету невеселый новый год.

Сколько таких же еще ждало ее впереди?

Новогодние каникулы пронеслись веселым забегом из празднеств, встреч с родителями и гурьбой родственников, особенно увеличивающейся в январе — бабушки, дедушки, братья, сестры, тети и дяди — все успевали приехать из разных городов и стран, чтобы вместе провести лучшие зимние дни.

Две недели Дима крутился и вертелся, как белье в стиральной машинке: идеальные подарки всем найти, продукты закупить, прилетевшую из Краснодара тетю встретить, в лес для прогулки сходить, снег вокруг дома родителей расчистить и внутри с уборкой помочь. Шум. Суматоха. Ни минуты наедине с собой. Но все было любимо и знакомо. Тепло. Радостно. Счастливо — так, что понимаешь: каждый из двенадцати месяцев ждал, когда придет пора безумной подготовки к новому году.

Приезжать к родителям в праздники нравилось Диме особенно. Атмосфера уюта пропитывала каждый миг проведенного в отчем доме времени. Мама обнимала беспрестанно. Приготовила все его любимые блюда, не успел он зайти на порог, и теперь гонялась (или Диме так казалось) за ним с новыми порциями каждые полчаса. Отец, как в детстве, стоило пройти мимо, легко трепал по голове. Расспрашивал о работе. Хвалил. Гордился. Вдвоем родители аккуратно прояснили ситуацию с Викой. Дима объяснил. Не вышло у них любви до гроба. Не смертельно. Он переживет.

Временами его, конечно, накрывало тяжелыми размышлениями. То снова злился, то тосковал. До отъезда в пригородный дом родителей не раз порывался позвонить Вике. Отпускало быстро. Он не столько по ней скучал (головой быстро осознал, что и правда у них все разладилось, а может, и не ладилось так, как должно), сколько не мог привыкнуть к жизни в одиночестве. Включал фильм — вспоминал, как Вика любые ужастики, даже действительно страшные, превращала в комедии, забрасывая бесконечными шутками над нелепостями сюжета. Садился завтракать — чувствовал вкус ее коронных блинчиков. Ложился спать — понимал, что не хватает объятий. За три года к человеку привязываешься. И привычка такая, что не сразу удается различить: та самая любовь вас вместе держала или сильная привязанность.

День ото дня крепла мысль, что с Викой их связывала привычка. Им было хорошо. Комфортно. Но без огонька. Дима сейчас понимал, что не об этом мечтал. Не таким представлял идеал романтических отношений. Он всегда на родителей равнялся. Всегда хотел, чтобы случилось так же, как у них — сильно, безусловно, навсегда.

В их любви была гармония — удивительная, пробиравшая до мурашек иногда. Таинство какое-то. Дима за жизнь свою много раз наблюдал, как отец приходил домой — выгоревший и посеревший, неспособный головы поднять после особенно тяжелых процессов, когда невыносимо уже биться с людским безразличием — непрошибаемо-жестоким, пропитанным деньгами и страхом только за свою шкуру — и едва ли не валился в объятия жены. Исцеляющие, как он до сих пор говорит.

В детстве Дима слабо понимал, в чем кроется суть исцеления. Если исцеляет мама, то почему она зеркально поступает: тоже ищет отца и врезается в него с порога, когда плохо так, что жить не хочется. Не хотелось часто: быть журналистом-расследователем — это каждый раз боль пострадавших впитывать и одновременно мириться с тем, что часть вытащенной на свет собственными руками омерзительной грязи с кожи уже не смыть.

Его родители были уникальными людьми. Потрясающе благородными и героическими. Борцами за справедливость — в своей сфере каждый сражался за высшие смыслы до самого конца. И выгорали они тоже почти до… Но всегда подставляли друг другу плечо. Всегда и ей, и ему было достаточно вернуться домой, чтобы понять: ты не один такой на планете, кому больше всех надо, кому больно за то, что людям вокруг, кажется, все равно и даже немного смешно от твоих идеалистических чудачеств. Его родители ни разу не отказались от боли друг друга — и это было сильнее любых слов любви.

Даже повзрослев, Дима лишь учился понимать, как сильна между его родителями связь. Как для них важно быть рядом. Какой мощью обладает их любовь. И в эти праздничные дни он наблюдал особенно пристально. Впитывал. Пытался проникнуться по полной. Осознавал кое-что. Не всегда приятное.

Вечером одним неожиданно в голову пришло, что никогда он не чувствовал, что с Викой их ни что на свете не разведет. Ни секунды. А про родителей — чувствовал. Не слепо верил, как верит любой ребенок в то, что мама с папой вместе навсегда. Нет. Объективно знал. Совершенно непоколебимо. Посторонние вокруг — и те замечали. Словно считывалось неуловимо, что Анна и Александр Аверинцевы созданы друг для друга.

Дима мысль обдумал и зафиксировал. Признал, что с Викой подобной уверенности уже не возникло бы, и принял расставание окончательно. Все равно бы разошлись. Годом раньше, годом позже. Вика — умница, быстрее, чем он, поняла. Другое, наверное, что-то свое — она всегда страстей искала, хотела жить на острие эмоций и чувств. Он же искал… совпадения. Чтобы две части в паз встали — раз и навсегда.

Поздней субботней ночью Дима вернулся в Москву. По-настоящему отдохнувший, переполненный эмоциональным теплом и энергией. Кровь бодряще кипела внутри, несмотря на закономерную из-за пары напряженных часов за рулем усталость, контрастно переплетавшуюся с предвкушением скорого возвращения в офис. Первые после новогодних праздников трудовые дни совершенно по-особенному отличались от остальных рабочих будней, и Дима их очень любил.

Люди ходили по коридорам и кабинетам заряженные, выспавшиеся, с горящими глазами и добрыми лицами. Заклятые коллеги действительно были рады друг друга видеть, искренне, а не в бешенной предновогодней спешке и муках усталости, преподносились запоздавшие подарки, ценные тем, что при поддержке еще висевших на окнах гирлянд рождественских цветов и притаившихся в каждом достойном углу елок волшебным образом продлевали праздник вопреки календарю.

По традиции Леха обязательно презентовал всем в их отделе по какой-нибудь невообразимой диковине, найденной в очередной поездке по миру, и следующие полдня они из кожи вон лезли, выдумывая то ли статуэтке, то ли оберегу практическое предназначение — по-взрослому адекватное и полезное или же интересное и веселое.