Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

Фонарик на телефоне освещает холл, большую изогнутую лестницу, заставленную плотно набитыми мусорными мешками; какие-то из них разорваны. Жду, что меня встретит знакомая плетеная скамейка с синей подушкой в цветочек. Абажуры восьмидесятых годов в юго-западном стиле, розовые с песочным, вышедшие из моды еще в то время, но для десятилетней меня – неоспоримый идеал. Я будто жила на съемочной площадке ситкома начала девяностых, но какие бы внушительные размеры вы ни представляли – представляйте еще больше. И с бо́льшим количеством потайных дверей.

Здесь столько всего собрано и упаковано, что звук шагов теряется моментально, ни намека на эхо. Бабушка Вайолет заказывала все, что показывали в передаче «Как в телевизоре!», идущей в час ночи, и теперь тут громоздятся целые стены, башни с бойницами, от которых аж пол проседает. Оторопело осматриваюсь, разглядывая покупки, которые будто никогда и не вынимали из коробок: вафельницы, миниатюрные рождественские деревеньки, мороженицы. Стопка раскрасок мне по пояс. Столько фигурок и детских наборов, что можно играть в новую настолку каждый день. Парики, коробки для рыболовных снастей, расшитые блестками шляпы, фартуки. Сотни книг и дивидишек. Я смотрю на это, раскрыв рот, хотя глаза уже жжет от напряжения, пыли и кое-чего еще, что, видимо, теперь и не пройдет.

«Это твоя вина», – шепчет оно.

Две узкие (пожилая женщина едва протиснется!) тропинки ведут от двери направо и налево, минуя лестницу, раз к ней все равно не подобраться. Поднимаю телефон повыше, посмотреть, как далеко они идут. Кружащаяся пыль поблескивает в лучах света так густо, будто снегопад – почти можно поверить, что настоящий.

Температура ушла далеко в минус. Холод просачивается под кожу, в виски, подталкивая оцепеневшие воспоминания наружу, к бесконечному повтору. Не могу поверить, что та же самая Вайолет Ханнобар, никого не пускавшая дальше прихожей в уличной обуви, стала той Вайолет, которая жила в этом кавардаке.

Принимаю сомнительное решение пойти дальше, потому что ну не может же так быть везде. Кухня была ее любимым местом в доме: блестящая, просто высший класс, с лучшими приборами и двойными печами («для двойных десертов»). Пробираюсь через и под упаковками с кухонной утварью, будто в игре «Дженга» в натуральную величину, борясь с паутиной и наступая на чьи-то маленькие косточки.

Что-то темное летит на меня из ниоткуда, и я вскрикиваю, тут же пригибаясь и отступая от стены. Игрушечная плита падает на упаковку в подарочной обертке и начинает крутиться и светиться. «Тяни-и-и-и!» – раздается вопль не иначе как одержимого демонами существа, виной которому могут быть только севшие батарейки, и я кричу в ответ.

Когда тропинка наконец расширяется, я уже в гостиной.

Получается, кухня осталась позади. Хромированное чудо бабушки Вайолет, с изысканными двойными печами для двойных десертов, пало жертвой синдрома барахольщика.

Натыкаюсь на собственное пришибленное отражение в сером экране заброшенного телевизора, и если закрыть глаза, то ничего и не изменилось. Из соседней комнаты доносится мягкое жужжание кислородного аппарата дедушки Виктора. Мы с Вайолет сидим на бордовом диванчике, я настаиваю, что уже достаточно взрослая для «Неразгаданных тайн», но бабушке это не нравится. Говорю ей, что у кузена дома видела и похуже – он обычно смотрел фильмы ужасов с рейтингом «R»[4], пока я спала (или пыталась спать) в кресле. Вайолет прикусывает губу: «Похоже, мне придется позвонить Брэндону».

С блеском для губ и блестящим лаком для ногтей, надушившись детскими духами, я чувствую себя настоящей кинозвездой. Вайолет пшикнула парфюм «White Diamonds Elizabeth Taylor», ярко-рыжие, но седые у корней волосы накрутила на бигуди. Серьги ей в молодости подарил Марлон Брандо, «но, пожалуйста, не говори об этом дедушке Виктору». На шести пальцах – тяжелые украшения, такие, что ее родные братья и сестры могли бы за них убить, шепотом рассказывает она, прикрыв рот ладонью, будто не хочет, чтобы кто-то услышал.

Медленно и неуверенно выдыхаю. Маленькая девочка на бордовом диванчике выросла, но быть взрослой оказалось совсем не так, как она думала. Она настолько запуталась, что это пугает. Единственного человека, который заботился о ней, больше нет.

Перед мысленным взором появляется Вайолет и, заговорщицки подмигнув десятилетней мне, исчезает. Никто не заботился и о ней тоже. На полу, почти под ногами – грязное одеяло с чашкой и заплесневелой щеткой в ней. Электрическая плита не работает, но все еще включена в розетку, на ней керамическая плошка с прилипшей по краям лапшой быстрого приготовления. Из-под подушки выглядывает хвост мертвой крысы.

Площадь дома чуть больше тысячи квадратных метров: блистательно-элегантный, с винным погребом, кладовой дворецкого и другими необязательными, но прекрасными дополнениями. Некоторые комнаты больше, чем иные дома, а какие-то из них, когда я жила здесь, использовали всего раз в год: все остальные триста шестьдесят четыре дня они стояли закрытыми. И тем не менее к концу жизни Вайолет оказалась прикована к гнездышку размером едва ли больше метра.

– Я убедил ее перебраться в коттедж вскоре после того, как она наняла меня.

От раздавшегося за спиной другого голоса у меня вырывается крик такой силы, что какой-нибудь бумажный самолетик просто снесло бы звуковой волной. Я подпрыгиваю и оборачиваюсь одновременно, подворачивая лодыжку, и сваливаюсь прямо на дохлую крысу, которая оказывается очень даже живым опоссумом. Что приводит к еще одному пронзительному воплю.

Уэсли не предлагает помочь, не протягивает руку, просто отчужденно наблюдает.

С трудом поднимаюсь, путаясь в ногах, сердце выстукивает какой-то кошмарный ритм. Я будто бомбу проглотила.

– Господи! Вы откуда взялись?

Он молча указывает себе за спину.

– Ну да, конечно. Но как вы пробрались так незаметно?

Он же высоченный. Я должна была услышать, как он продирается сквозь эти джунгли, задолго до того, как увидела. Может, он воспользовался потайным ходом? Пытаюсь вызвать в памяти чертеж дома, но все мои знания о поместье перевернули с ног на голову да еще и потрясли хорошенько. Учитывая, как дом выглядит сейчас, я вряд ли вспомню, в какой стороне моя старая спальня. Где-то наверху – вот и все, что могу сказать.

Он пристально рассматривает меня, будто это я веду себя подозрительно.

– А вы что тут делаете? Здесь небезопасно.

– Ищу, где устроиться на ночь. – Наклоняюсь и выдергиваю плиту из розетки, поддавшись параноидальному страху, что она вдруг начнет работать, даже несмотря на отключенное электричество. В таком случае это место засияет ярче огней фейерверков в честь празднования Дня независимости.

– Устроиться на ночь, – безо всякого выражения повторяет он.

– Да. Я отказалась от своей комнаты в полной уверенности, что у меня есть новый дом с мягкой, уютной, ждущей меня постелью. Что впереди настоящая королевская жизнь. – Упираю руки в боки, изучая далеко не впечатляющую обстановку. – Никакого «клада» или выигрышного лотерейного билета у меня нет.