Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

Виктор Ханнобар начинал с местного флагманского магазина (продававшего в основном бумажники и сумочки), который потом разросся в торговую сеть по всему Теннесси, а сам он постепенно создал целую империю, занимаясь предметами роскоши – к этому времени Ханнобары были известны по большей части часами. Компанию он позже продал за астрономическую сумму, и если бы у них были дети, денег бы хватило на безбедную жизнь следующей паре поколений.

– Что случилось?

Рут уже собирается ответить, но у меня слишком много вопросов, поэтому приходится снова перебивать:

– Как вообще можно обладать равными правами на наследство? Мы же не можем… – запнувшись, оглядываюсь на Уэсли и продолжаю: – Не можем оба жить в доме. Можно увидеть документы? Может, она указала, как разделить активы, скажем… я получаю дом, а Дж… э-э… Уэсли – этот коттедж.

На этих словах душа Уэсли возвращается в свою телесную оболочку.

– Повторите, что?

– Вам самим придется решать, как и что вы захотите разделить, – отвечает Рут. – Вайолет по этому поводу ничего не указала. – Она достает из своей безразмерной сумочки бумаги и передает нам. Внизу каждой страницы, в крошечных, напечатанных восьмым кеглем сносках, моя бабушка старательно перечислила все, что могло сделать вопрос наследства максимально трудным и щекотливым.

– Хочу вам сообщить, – обращается к ошарашенной аудитории Рут, – что никаких долгов за поместьем сейчас нет, но с этих пор налоги и страховка переходят под вашу ответственность.

У меня падает челюсть. Никогда не живя в собственном доме, я об этом даже не задумывалась.

– И о какой сумме идет речь?

– В зависимости от ситуации. Если продать…

– Нет, – возражаем мы с Уэсли одновременно и тут же хмуримся, смерив друг друга взглядами.

– …придется заплатить изрядные налоги. Таков порядок с полученными в наследство домами. Бенефициарам дешевле оставить их, чем продавать.

Мозг отключается на словах о налоге на прирост капитала, но снова оживает, когда слышит:

– С точки зрения налогов превратить поместье в ваше основное место жительства – самое разумное решение. Но я ни в коем случае не собираюсь указывать вам, что делать. Так, а еще Вайолет… – Рут разворачивает лист сиреневой бумаги и идет к стене. И пока она отрывает пару кусочков скотча и что-то делает с листком, Уэсли резко разворачивается ко мне, бросив все силы на устрашающий взгляд, пока от меня не остается одно привидение.

– Я выкуплю твою долю, – отрывисто произносит он. Просто как факт.

– Что? Ну нет!

– Рут сказала мне, что я единственный наследник, так что я уже все спланировал. Я хочу много что изменить здесь, усовершенствовать – все то, что давно предлагал сделать, но Вайолет никогда не слушала. Я куплю его у тебя. Отремонтирую дом, потом вызову оценщика, и ты получишь половину стоимости. – Соображает он быстро, но мастерством убеждения не владеет. Вместо мягких, осторожных уговоров будто из пулемета словами стреляет. – Мы заключим договор, составим график платежей.

Он сошел с ума?

– Я не собираюсь отказываться от права собственности, – возмущаюсь я. – Это дом моей бабушки и должен оставаться в семье.

Он чуть откидывает голову назад, непроизвольно привлекая мое внимание к горлу с четко выраженным кадыком.

– У тебя какое-то странное определение «семьи». Я прожил здесь четыре с половиной года, но тебя не видел здесь ни разу. Что это за внучка навещает бабушку, только когда она уже умерла и только потому, что ей что-то причитается?

Щеки горят.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Делайте что хотите, – устало вмешивается Рут. Боковым зрением вижу, что она прикрепила лист к стене. – Выполнять волю покойной вы юридически не обязаны. Но, говорю это как друг Вайолет, а не поверенный: я считаю, это было бы неправильно.

Уже собираюсь попросить больше информации, объяснений, но Уэсли подходит на шаг ближе, и все заготовленные слова испаряются из мыслей. Он ростом сто девяносто, а то и сто девяносто пять сантиметров, но тот темный огонь, что пылает в нем сейчас, делает его выше еще на пару метров. Чем дольше держится зрительный контакт, тем ниже опускаются потолки, а стены сжимаются, сдавливая нас со всех сторон.

– Дом в ужасном состоянии, – тихо, но с какой-то неистовой силой говорит он. – Пожар может начаться в любом месте. Ты даже отопление включить не сможешь, пока не прибудет проверка из пожарной службы. Тебе такая гора проблем ни к чему, поверь. Дай мне пару месяцев. После оценки…

– Я не могу ждать пару месяцев, – обрываю его я. – У меня больше ничего нет. Я уже сказала соседке по квартире, что съезжаю. Все мои вещи в машине. Это… все, что у меня есть, в буквальном смысле! Я думала, что дом принадлежит мне.

– И что ты в таком случае предлагаешь?

– Не знаю. – Тру глаза, чувствуя подступающую мигрень. – Не знаю! Я устала. День был тяжелый. – Поднимаю взгляд на Рут, в надежде, что у нее есть какое-то ясное и четкое решение, но женщины нигде нет. И сумочка исчезла с дивана.

Она просто тихонько сбежала.

Оставив меня одну в этом коттедже, который вроде бы мой, но где мне совсем не рады, и стоит он на земле, которую мне придется делить с этим пылающим гневом мужчиной – и с такой-то внешностью! В доме жить невозможно, и все же, судя по всему, мне придется.

Моя полоса везения уже закончилась.

Что ж, вариантов не так и много. Поблизости есть какой-нибудь мотель? Хотя это и не важно: я не могу потратить все сбережения на отель, в котором нужно будет жить несколько месяцев – потому что именно столько потребуется, чтобы привести поместье в порядок. Возможно, придется спать в машине – но уж точно не в первый раз.

Из коттеджа я вышла сразу же, вернулась в свою «Тойоту». Это… я заставляю себя не думать о том, что чувствую, потому что в сознании тут же звучит голос мамы: «Жизнь несправедлива. Привыкай».

Пытаюсь убедить себя собраться. Сейчас слишком холодно, чтобы упиваться горем и ныть.

В самом деле холодно, особенно когда я не двигаюсь, и нервы начинают сдавать. Экран телефона сообщает, что снаружи плюс четыре градуса, а я не могу держать печку включенной, иначе аккумулятор разрядится.

Стукаюсь лбом о руль. Ну ладно, Мэйбелл. Можешь немножко поныть. Самую малость. Сейчас, по моему плану, я должна была лежать на диванчике в гостиной Вайолет: там горел бы камин, а по телевизору фоном звучали бы вечерние новости – просто чтобы не сидеть в тишине, потом я бы заглянула в ее огромную кладовую и приготовила бы себе что-нибудь сладенькое на скорую руку.

Не помню, как решила выйти из машины. Просто – раз! – и я уже на ступенях дома и поворачиваю ручку. Ключ, который мне еще днем отдала Рут, бесполезен: дверь закрыта на замок, но сама болтается в петлях и поддается, стоит только коснуться.