Тонкая Граня - Галина Щекина

– Зачем к нам?

– Узнать о поступлении, – отчеканила Граня.

– Пройдемте.

Прошли в домик на второй этаж. Деревянная лестница жутко скрипела. Все было ветхое, как вокзал в Саратове. Богдан тяжело пустился на скамейку у стены.

– Покажите ваши документы. У вас направление?

– Нет.

– А где аттестат?

– Я закачиваю и после экзаменов сразу сюда. Вот справка об успеваемости за предыдущие годы, вот полугодие этого года, медицинская справка, фотографии.

– Девушка, без аттестата нельзя. Хотя вижу, что у вас успеваемость есть.

– Я привезу. Я готова, чтобы…

– Но у нас не все специальности открыты для женщин. Только гражданские. Подготовка пилотов гражданской авиации…

– Ну, какие открыты. Штурмана, борт-механики.

– Так, стойте. Донецкая область?

– Да, Авдеевка Донецкой области. Что?

– Товарищ Машталапова, у нас Донецкая область была в оккупации.

– Была. Но я работала в госпитале. Справка вот.

– Вы не понимаете? Мы не сможем вас принять. Есть распоряжение. Кто был в оккупации – нельзя.

Тут подал голос и Богдан.

– Вы, товарищ, говорите про военных летчиков. А у вас теперь – гражданка. На входе ж написано.

– Товарищ, не знаете, не говорите. Правила одни для всех.

– Но Полину Осипенко тоже сначала не приняли. А она потом всем доказала.

– Что, что доказала?

– Что достойна!

– Ну, знаете. Есть дисциплина.

– Значит – нельзя. Значит – конец всему.

Граня, дрожа, собирала в кучу все бумаги и никак не могла сладить.

– А вам что, товарищ? – обратился пожилой к Богдану, превшему в железнодорожной тужурке.

У того даже лысина покраснела. Заодно с шеей.

– Сопровождающий, – буркнул Богдан. – Отец я. Не знаете, как скорийше добраться до Саратова?

– Со станции ходит рабочий поезд. Есть вечерний.

– До свидания. А ты – терпи.

А она и так ступала как во сне, сцепивши зубы. Нет, только не рыдать здесь, у них на виду. Они опять долго шли с той Авиационной до станции, и опять дул ветер, задирал на нем старый пиджак, на ней – кофту, и было большое грозное небо над ними. Нет, она не рыдала, просто шла в своем взрослом горе, с усилием вдыхая в себя воздух, чтобы жить. А жить не хотелось. Это столько времени мечту в себе держать, а она – фрр! – и улетела из разорванной груди. И Богдан, который без слов получил доказательство своей правоты, был не радый совсем. Наоборот, он только разглядел непростой характер дочери. Такая ведь не постоит ни за чем, кинется еще куда-нибудь. И так мерзко было от тех правил, и мрачное несогласие росло в нем. «Напьюся». Но чтоб напиться, надо было добраться домой.

А это было ой нелегко, гораздо трудней, чем добраться в Саратов.

В Саратове кое-как залезли в теплушку на Мариуполь, устроились на ящики в углу, под спину набив затоптанную солому. Напротив них кучей сбились на полу беженцы. И дети, какие маленькие дети, все в платочках, не поймешь, кто девочка, кто мальчик.

Богдан, закряхтев, сел рядом. Тяжелой рукой погладил дочь по габардиновой спинке. «Ничого, ничого». Но Граня молчала, цепко держась за ящик. Рот ее был сжат до побеления, коски тяжело и антрацитово струились по обе стороны шеи, опоясывая затылок. Не, уже не сверкали, напротив, гасли черные ее глаза, под которыми упали острые тени. Она замолчала надолго.

Что в ней росло, что убывало? Перед глазами стояло безумное лицо Лешека на подушке. «Ат ты, невеста». Лицо пожилого дядьки в училище. «Нельзя». Это «нельзя» росло и множилось в ней, давя всякую волю к жизни. Вагон качал ее в своей чудовищной деревянной люльке. Высокий голос из радио: «Чому я не сокил, чому не литаю?» А вот, тебе боженька крыльев не дал, чтоб землю покинул и в небо взлетал. Пусть поют в душе паровозные гудки, отзываясь долгим и трубным эхом.

– Скажи, отец, гудки ж говорят?

– Та тут зависит от обстановки. Основное: три свистка – это всегда либо остановка либо торможение. Два – движение назад. Один – вперед.

Есть вытребеньки, вроде оповестительного при движении по неправильному, левому, пути – длинный – короткий – длинный, кажется.

Есть всякая тревога: общей тревоги сигнал, на все случаи: длинный – три коротких с повторами. Или, например, длинный – короткий с повторами – химическая или радиационная тревога. Если с хвоста подталкивают, на тяжелом профиле, то так: два коротких – требование начать подталкивание.

Один короткий, один длинный и один короткий – требование прекратить подталкивание, но не отставать от поезда.

– А зачем толкать-то?

– Всяко бывает. Состав примерзает к путям зимою. Или состав тяжелый, мабудь, бронетехника чи шо там. Нужен второй паровоз. Шоб понимал, шо делает главный локомотив и как помочь. Та там свод целый, инструкции по сигнализации…. на шо воно тоби.

– А я бы сейчас включила общую тревогу, отец. Длинный и три коротких. И так до самого дома. И неужели ты все их помнишь? – прошептала Граня.

– Та я не токо сигнализацию, я и размерность по подвижному составу всю помню, у сантиметрах. Ты краще б заснула. Вымоталась.

– Спасибо, отец, – и припала к его крутому плечу.

Надежда, которая так держала Граню на плаву, не давала утонуть в тоске, – надежда та разбилась вдребезги. Не будет она летать, не сможет догнать Полину Осипенко. Не сможет быть полезной Родине. Граня вся застыла, Стала тихая, смотрела исподлобья. Сей год она сажала огород вместе с родителями, хотя они ее не заставляли, год-то нелегкий. Но огород-то год кормит. Взяли с собой как взрослую, да и было ли у нее то детство? Всегда находилось дело, чтоб не бегать, не глазеть по сторонам. То кукурузу лущить, то лук заплетать в косы, то подать, то носки-чулки штопать, целый мешок их лежал наготове, надев на лампочку, то принести, то за водою сходить. Так и привыкла, в землю уставясь, ходить. И работала она ожесточенно. Копать землю начала ожесточенно, точно она враг. Точно хотелось выместить свое чувство обиды, заглушить ноющую боль болью физической, усталостью. Но потом поняла, что сорвет спину и будет не помощница. Свиристел жаворонок в голубой высоте, но она не поднимала головы. Кто бы глянул на нее – залюбовался. Тонкая лозина, в наклоне, а посадка головы – гордячки. То ли балерина, то ли из благородных. Но смотреть особо некому было. К Ковальским ходила реже, реже….

Вечером мыла сапоги от вязкой земли, тыльной стороной руки убирая пот со лба.

В это время пришла к ней одноклассница Катя Чурилова и возбужденно выпалила:

– Грань, а Грань! Ты уже знаешь?