Мой сладкий негодяй - Роксана Чёрная

Невысокая, темненькая медсестра ушла, так и не сказав ни слова. Судя по всему, они все здесь привычные к подобному обращению со стороны молодого врача. Так и хочется напомнить ему о вежливости.

— Это было грубо, — не стала она себя сдерживать, хотя в голове так и крутился вопрос: «В кого?»

— Вежливость сродни лицемерию, — произнес Станислав Алексеевич, наконец, поворачиваясь к Маше лицом и погружая в неё, острый как скальпель, взгляд. Маша ощутила кожей, как глубоко он входит, раскрывая внутренний мир желаний, о которых она не подозревала.

Глаза в глаза. Воздух в стерильном помещении стал густым и терпким, как туман в горах. Захотелось открыть окно, вдохнуть воздуха, получить хотя бы пару секунд свободы. Маша отвернулась, прерывая сладостный гипноз. По телу пронеслась дрожь стыда от того, как Маша пела дифирамбы Станиславу Алексеевичу, пока лежала без сознания. И судя по наметившейся на губах усмешке, он об этом знал.

Что он там сказал?

— Я не согласна, — всё-таки проговорила Маша, осматривая белые стены, стеклянные шкафчики, стараясь отвлечься от его мужественности, от которой тело немело, а чувства обострялись. Но даже стойкий запах дезинфекторов, не заглушал острого аромата мужчины, что сделал шаг по направлению к ней.

— Ложитетесь, Синицына, посмотрим, как скоро вы покините эти благословенные стены.

Насмешливое слово, которое не показало сути его отношения к своей профессии.

Он подошел совсем близко, набрасывая тень своим крепким сильным телом, а Маша не могла сдвинуться с места, чтобы выполнить элементарное распоряжение и закончить уже эту пытку. Он был выше её почти на голову, и это подавляло.

Была бы Маша на пуантах. В своей рабочей обуви она всегда чувствовала себя увереннее, словно взбираясь на некий безопасный пьедестал.

Подняв взгляд Маша посмотрела на него снизу вверх и мгновенно задохнулась от того желания, что плескалось на дне его глаз. Они потемнели еще больше и стали похожими на грозовое небо перед долгоиграющим дождем.

— Вы любите свою работу? — снова задала она вопрос, пытаясь отдалить хоть на миг свое неизбежное падение. Отвести взгляд и сделать шаг назад, оказалось сложно, словно Станислав Алексеевич был светом в окне, а она мотыльком. Получилось и из горла вырвался вздох облегчения. Они и не заметила, как наткнулась на препятствие в виде кушетки и ноги подогнулись, вынуждая её сесть.

— Это работа, — пожал он плечами, и прикрыл глаза, делая глубокий прерывистый вдох.

Она медленно опустила на медицинское ложе, а он кину взгляд сначала на её порозовевшее лицо, на часто вздымающуюся грудь, а потом на ступни ног. Значит, заметил. Ну, ещё бы, на операции потребовали снять все, хотя она и долго ревела, отказываясь показывать ноги. Ей не было стыдно, просто в тот момент хотелось оставить хоть что-то своё, и не объяснять любопытным медсёстрам, почему под некоторыми ногтями запекшаяся кровь, а косточка рядом с большим пальцем выпирала так сильно.

Станислав Алексеевич склонился и сам отогнул край серой футболки, рукой медленно ведя по коже, пока его палец слегка не коснулся полушария груди. Маша облизнула внезапно пересохшие губы, со стыдом ощущая как простые врачебные действия заставляют ее намокать между ног, а соски твердеть. Не в силах скрывать своих чувств, она опустила глаза и наблюдала как его пальцы, даже сквозь барьер обжигаю ей кожу. Невыносимо.

Она лежала, не двигаясь, руки по швам, готовая к тому, что он продолжит задирать футболку и коснется жаждущих ласк сосков своими руками, сожмет грудь, нависнет и сделает своей. Боже, невероятно! Она готова отдаться практически незнакомому человеке здесь в этом маленьком помещении, пока за дверью шумели голоса зарождающегося рабочего дня.

— Я выполняю ее хорошо, как и ты, судя по твоим пальцам.

Пульсация в крови, отдающая стуком в голове, только спустя несколько секунд дала понять, что он вообще что-то сказал. Его пальцы уже подцепляли край пластыря и аккуратно отклеивали его.

— Они ужасны, — со вздохом согласилась она.

Станислав Алексеевич обрабатывал шов и проникал взглядом в её синие глаза, захватывая в плен и не отпуская. Безумие. Его лицо находилось в непозволительной близости от плоского живота, и Маша чувствовала горячее дыхание на коже. Трепетала всем телом и сквозь пелену похоти, услышала низкий бархатный голос:

— Они не портят общего впечатления от твоей красоты.

Произнеси это кто-нибудь другой, в другом месте, в других обстоятельствах, тогда это было бы просто фразой, означавшей вежливость и воспитанность. Сейчас же было ясно слышно: «Я все равно тебя хочу». И этот невольный переход на «ты», подтверждал мысли Маши.

Вот только ей хотелось сбежать от него, от своих желаний, от неизбежности падения в бездну, в которую хирург утягивал её, но вместо этого чуть улыбнулась, сглатывая ком в горле, и ответила на комплимент:

— Спасибо.

Губы пересохли, и она облизнула их неловким движением, за которым он наблюдал как коршун.

— Готово. Можешь вставать, — слишком резко сказал он и отошел к стеклянному столику, на котором принялся убираться. Она даже и не заметила, когда он завершил процедуру, которую скорее всего делал на автомате.

И тут, Маша вспомнила, что шва-то на животе и не было.

— А вы разве не достали аппендикс? — спросила она, спуская футболку и усаживаясь на кушетке.

— Разумеется, достал, просто немного иначе. Процедура называется прокол, делается проще, чем оперативное вмешательство, тем самым снижая риск занесения инфекции.

— Это дорого стоит? — испуганно прошептала она, уже прикидывая, как сказать матери о лишних тратах. Собственно, какое он вообще имел право решать такие вещи без письменного согласия?

— И почему вы не спросили разрешения? Ведь у пациентов может не быть нужной суммы. Вообще. — лепет прервали резким высказыванием:

— Синицына никто с тебя ничего не требует, если тебе станет от этого легче, — вытер Станислав Алексеевич стол и взял стакан из стеклянного шкафа. — Воспринимай это, как процедуру в рамках поддержки студентов.

Он налил в стакан воды и равнодушно протянул Маше. Её руки затряслись от негодования, и она зажала их в кулаки, чтобы не выбить злосчастную воду из его рук. Пить уже не хотелось, желудок ныл от голода.

— К тому же ты проведешь в больнице всего три дня, не считая этот. Разве тебе не хочется поскорее вернуться к своим танцам.

Вау?

С плеч словно спрыгнула еще она балерина, ем самым делая тело невесомым. Облегчение. Она широко распахнула глаза, ропускаю мимо ушей очередное занижение искусства балет.

— Правда?

— Правда, — склоняет Станислав Алексеевич голову. — Выпей и иди, поешь, скоро полдник.

— Спасибо, — поблагодарила Маша за все и взяла стакан из его руки. Пальцы крупные, длинные мужские соприкоснулись с тонкими, изящными женскими и мир на мгновение остановился, вызывая в Маше бурю чувств и эмоций. Она резко разрывает зрительный контакт, чтобы спросить: