Аттила. Предводитель гуннов - Эдвард Хаттон

Инструктируя Максимина, особенно для переговоров с Онегезием, Феодосий и Хризафий несомненно надеялись одержать над ним верх с помощью дипломатии — точно так же, как они думали подкупом подчинить себе Эдекона. Но их расчеты были обречены на провал: похоже, и Эдекон, и Онегезий предпочли сохранить верность своему хозяину, а Эдекон уже ознакомил Аттилу с заговором против его жизни. Пожалуй, сейчас и Онегезий был в курсе дела. Приняв присланные ему подарки и узнав, что Максимин жаждет видеть его, он решил нанести ему визит, и без промедления собрался в лагерь римлян. Здесь Максимин и приступил к делу. Он объяснил необходимость мира между гуннами и империей, честь установления которого он надеялся разделить с министром Аттилы. Ему он в случае успеха обещал разнообразные почести и блага. Но убедить гунна ему не удалось. «Как я смогу организовать такой мир?» — спросил он. «Разрешив по справедливости все спорные вопросы в наших отношениях, — наивно ответил Максимин. — Император примет твое решение». — «Но, — ответил Онегезий, — я действую лишь в соответствии с волей моего властителя. — Он не понимал разницу между цивилизацией и варварством. — Рабство в царстве Аттилы, — сказал он, — для меня слаще, чем все почести и богатства Римской империи». Затем, словно пытаясь смягчить свои слова, Онегезий добавил, что может служить делу мира, которому Максимин так предан, скорее при дворе Аттилы, чем в Константинополе.

Но настало время предстать перед Керкой — любимой женой Аттилы — с дарами для нее. Эта обязанность снова была поручена Приску. Он нашел женщину в ее апартаментах сидящей на подушках в окружении рабов и прислужниц, которые вышивали мужскую одежду. По выходе из ее покоев Иордан в первый раз со времени прибытия увидел Аттилу. Услышав громкие голоса, он направился посмотреть, в чем их причина, и тут же понял, что гунн вместе с Онегезием отправляются вершить правосудие перед воротами своего дворика. Здесь же, во дворе, он встретил и римских послов из Равенны. Побеседовав с ними, он вскоре убедился, что им повезло не больше, чем Максимину. Тут Онегезий прислал за ним и сообщил, что Аттила решил не принимать послов от Феодосия, если те носят консульский ранг, а также назвал трех лиц, которых желал бы увидеть. Приск наивно ответил, что такой выбор послов неминуемо вызовет к ним подозрение со стороны их собственного правительства, на что Онегезий резко ответил: «Должно быть именно так. Или — война!» Глубоко огорченный Приск вернулся в римский лагерь, где нашел Таталлуса, отца Ореста, который явился сообщить Максимину, что Аттила приглашает его к обеду.

Обед, на который были приглашены и послы от Валентиниана, состоялся в три часа пополудни, в большом зале, уставленном столами на четыре-пять человек каждый. Прямо на пороге послам предлагали чашу вина. Ее полагалось выпить за здоровье вождя, который, откинувшись и полулежа располагался за центральным столом на помосте. Рядом с ним, но пониже сидел Эллак, его наследник, который не осмеливался поднять глаз от земли. Справа располагался Онегезий и два других сына Аттилы, а слева — послы. Когда все были в сборе, Аттила выпил за Максимина, который встал в знак благодарности и выпил в ответ. Подобной же церемонии по очереди удостоились и все другие послы. Затем началось пиршество. Яства подавали на серебряных блюдах и тарелках, а вино — в золотых кубках. Один Аттила пользовался деревянными тарелками и кубками. Перед каждой переменой блюд снова повторялась церемония почетных возлияний. Пир длился до темноты, когда зажгли факелы, а гуннские поэты принялись пением или речитативом на языке варваров воспевать славу войн и побед к радости всех присутствующих. Мало кто оставался трезв, когда знаменитый шут, карлик Зеркан, начал с грохотом переворачивать столы. А Аттила сидел серьезен и недвижим.

Дни шли за днями, но ничего не удавалось добиться. Послам, которые маялись нетерпением, пришлось посетить еще один обед, который в их честь дала жена вождя Керка, и снова разделить трапезу с Аттилой, но ничего не обсуждалось и не решалось. Правда, несколько раз Аттила говорил с Максимином о деле, которое, видимо, глубоко волновало его, то есть о женитьбе своего секретаря Констанция. Несколько лет назад тот был послан в Константинополь, и Феодосий обещал ему богатую жену, если мир не будет нарушен. Но подобранная жена была отвергнута, что стало поводом для обиды. Аттила пришел в такую ярость, что передал Феодосию — если тот не может навести порядок в своем собственном доме, он, Аттила, придет и поможет ему. Конечно, Констанцию была обещана другая, более богатая наследница, и Аттила предпочитал обсуждать с Максимином именно эту тему, но отнюдь не письмо, полученное от императора.

Наконец, впав в отчаяние, Максимин дал понять, что собирается уезжать, и, едва только Аттила узнал, что Вигилий возвращается из Константинополя, он согласился. Вполне возможно, что гунн держал послов при себе как заложников или чтобы убедиться — они не осведомлены о заговоре против него. Наконец они отбыли, так и не получив удовлетворения, но не с пустыми руками. Аттила наделил их подарками — мехами, лошадьми, вышитыми изделиями. Их обратный путь не обошелся без приключений. Как рассказывает Приск, через несколько дней похода, уже около границы, они увидели жуткое, зловещее зрелище — недавних перебежчиков, распятых вдоль дороги. Позднее они стали свидетелями, как у них на глазах с варварской жестокостью казнили двух римлян. Таким образом Аттила слал им напоминания. Недалеко от Дуная они встретили Вигилия и его спутника-гунна Эслава, который на самом деле был его охранником.

Этот законченный идиот, который был и дураком и мошенником, имел при себе груз золота вдвое больше, чем обещал Эдекону. Более того, он взял с собой своего единственного сына, молодого человека двадцати шести лет, то есть фактически передал его в руки Аттилы. Расставшись с Максимином и его посольством, которым предстояло возвращаться в Константинополь, Вигилий остался среди варваров, чтобы совершить покушение на Аттилу, но едва он ступил ногой в гуннскую столицу, как был схвачен. Его обыскали и нашли золото. Когда его просили объяснить назначение этого богатства, он ответил, что вез его для личных нужд и предполагал внести выкуп за пленных римлян, а также купить лошадей и меха. «Порождение зла! — заорал Аттила. — Ты лжешь, но твоя ложь никого не обманет!» Затем он приказал привести молодого Вигилия и поклялся убить его тут же, на месте, если отец не признается. Вигилий, видя своего отпрыска в такой опасности, чуть не сошел с ума и воскликнул: «Не убивай моего сына, потому что он ничего не знает и ни в чем не повинен; виновен только я один». Он признался в заговоре с целью убийства Аттилы, в который вовлек его Хризафий. Выслушав его и убедившись, что слова Вигилия соответствуют рассказу Эдекона, Аттила понял, что Вигилий говорит правду. Помедлив, он приказал отпустить молодого Вигилия и отослал его обратно в Константинополь, откуда тот должен был доставить еще сто фунтов золота, как выкуп за своего отца, которого, закованного в цепи, бросили в тюрьму. Вместе с ним он отправил двух послов, Ореста и Эслава, которые должны были изложить императору требования Аттилы.

Они прибыли в Константинополь и получили аудиенцию у Феодосия. На шее у Ореста висел тот самый мешок, в котором Вигилий привез награду за будущее убийство Аттилы. Стоящий рядом Эслав потребовал от Хризафия ответа, узнает ли он их, а когда тот сказал, что нет, Эслав повернулся к императору и сказал: