Аттила. Предводитель гуннов - Эдвард Хаттон

«Аттила, сын Мунзука, и Феодосий — два сына благородных отцов. Аттила остался верен памяти своего отца, а Феодосий предал его, потому что, платя дань Аттиле, он признал, что является его рабом. Но и как раб, он не смог сохранить верность своему хозяину, и Аттила считает его погрязшим во зле, потому что он стал сообщником евнуха Хризафия и не обрек его на ту кару, которой тот заслуживает».

Ответа не последовало. Униженный и испуганный, император сделал все, что потребовал от него Аттила, отказав ему лишь в голове Хризафия. Самые видные лица империи были отправлены послами к гунну, и тот, не скрывая удовольствия, вволю поиздевался над ними. Для Констанция была найдена богатая вдова, а к ногам Аттилы были выложены груды золота и серебра. Тем не менее он продолжал требовать голову Хризафия. Наконец в 450 году от гуннов явились двое готских посланцев — один в Константинополь, а другой в Равенну. В один и тот же день, в один и тот же час они предстали перед Феодосием и Валентинианом и передали следующее послание: «Аттила, мой и твой властитель, говорит, чтобы ты приготовил для него дворец».

Это оскорбительное послание, если оно в самом деле было доставлено, не дошло до слуха мертвеца. Феодосий скончался 25 июля 450 года, а три месяца спустя умерла и Плацидия, мать и добрый гений Валентиниана, подлинная правительница Запада. На трон в Константинополе взошел новый император Маркиан. Хризафий был приговорен к смерти, а старый солдат Маркиан с энергией, свойственной древним римлянам, предстал перед лицом Аттилы. Но варвар отступил, обдумывая, как он может разграбить Запад.

Отвернувшись от Востока, где ему не понравилась решительность Маркиана, Аттила обратил свои взоры на Запад, где правил слабый и сластолюбивый Валентиниан. Ему минул тридцать один год, и, похоже, он мог стать легкой добычей, но беззастенчивый грабитель все же нуждался в предлоге для нападения. Историю с блюдом из Сирмиума он то ли забыл, то ли опасался, что его требования будут удовлетворены. Он должен был бросить Валентиниану такую кость, которой тот подавился бы. И он нашел предлог в лице Гонории, сестры императора.

Стоит вспомнить, что пятнадцать лет назад, в 435 году, эта страстная и неукротимая девушка к позору Константинополя послала свое кольцо Аттиле и предложила ему себя. Она желала стать его невестой, как ее мать стала невестой Атаульфа, наследника Алариха. За пятнадцать лет варвар забыл это романтическое предложение, но, хотя он хранил ее кольцо, не предъявлял этой женщине никаких требований и не пытался увидеться с ней. После смерти Плацидии в 450 году Аттила припомнил эту историю и сразу же обратился к Валентиниану с посланием, в котором утверждал, что ему принадлежат и Гонория, и вся ее собственность, то есть половина Западной империи. Он сообщил, что с величайшим изумлением узнал — его суженая из-за него подвергается бесчестью и даже брошена в тюрьму. Со своей стороны, он не считает ее выбор недостойным, потому что на самом деле он оказывает честь императору. Аттила настоятельно потребовал, чтобы Гонория незамедлительно получила свободу и была отправлена к нему с ее долей отцовского наследства и половиной Западной империи в виде своего приданого.

На это удивительное предложение Валентиниан дал ответ, что Гонория уже замужем и посему не может стать женой гунна, поскольку у римлян не в пример варварам не приняты многоженство и многомужие; что его сестра не может распоряжаться империей, ибо женщины ею не правят и вообще та не является семейным достоянием. На все эти возражения Аттила даже не ответил. Он всего лишь послал кольцо Гонории в Равенну и дал понять, что настаивает на своих требованиях.

Несерьезность намерений Аттилы, которые на самом деле были для него лишь предлогом, подтверждаются тем, что он неожиданно отказался от них и никогда больше не вспоминал. И Гонория, и блюдо из Сирмиума были полностью забыты. Он попытался добиться своей цели иначе, вдруг преисполнившись подозрительного дружелюбия и заверяя, что у императора нет более надежного друга, чем он, а у империи — более надежного союзника.

Истина заключалась в том, что появился куда лучший предлог для нападения, чем требование Гонории. Африканская провинция была потеряна для Рима после нападения вандалов, и теперь ею правил человек, подобный Аттиле, — Гензерих. Правда, он не был язычником, как гунн, но склонялся к арианской ереси и собрал под своими знаменами всех варваров, которые кишели среди развалин римских городов в Африке. Гензерих женил своего сына на дочери Теодориха, короля вестготов, но, поскольку этот союз не дал ему того, на что рассчитывал, он вернул девушку ее отцу в целости и сохранности, если не считать отрезанных им носа и ушей. Опасаясь, что Теодорих может, призвав на помощь империю, выступить против него, чтобы покарать за это неслыханное злодеяние, Гензерих заключил союз с Аттилой. Перед гунном открылись новые горизонты; он увидел, что этот союз, пусть и не приведет к нему новых подданных, дает возможность напасть на империю и с юга, и с севера — пока он захватит Галлию, богатейшую из европейских провинций Рима, Гензерих ударит по самой Италии. В этом плане, по которому весь Запад должен был стать его добычей, Аттилу особенно привлекало, что среди франков, самого воинственного из всех варварских племен Европы (что и заставило их первыми принять христианство, а потом и восстановить империю), царила анархия, вызванная смертью их вождя, а его наследство стало предметом спора двух его сыновей. Старший воззвал за помощью к Аттиле, а младший обратился к Риму и сделался чуть ли не приемным сыном выдающегося римского военачальника Аэция. По совету Аэция он отправился в Рим с прошением к императору, где Приск и увидел его, «безбородого юношу с золотыми волосами, падающими на плечи».

Эта ссора как нельзя лучше устраивала Аттилу. Вандалы вторгнутся в Италию из Африки, он нападет на Галлию, а франки пропустят его к переправам через Рейн. О Гонории он и не вспоминал. Аттила отправил послание Валентиниану, сообщив ему о своем решении напасть на вестготов и прося его не вмешиваться. Вестготы, объявил он, были его подданными, которые сбежали от него, но от прав на них он никогда не отказывался. Он указал, какую опасность они представляют для мира в империи, ради благополучия которой — и в той же мере и своего — он и хочет покарать их.

Валентиниан ответил, что империя не воюет с вестготами и они сами должны разрешать свои споры. Вестготы, сказал он, обитают в Галлии как гости, находясь под защитой Римской империи, и, следовательно, нападение на них будет считаться нападением на империю. Но Аттила не хотел ни слушать его, ни понимать. Он настаивал, что оказывает Валентиниану услугу, и, убедив императора, что его волнует лишь добыча, послал Теодориху предупреждение, чтобы тот не волновался, потому что он, Аттила, хочет войти в Галлию, чтобы освободить ее от римского ярма.

Одновременно с этим посланием вестгот получил и другое, от Валентиниана, — тот приветствовал его как «храбрейшего из варваров» и убеждал сопротивляться «всеобщему тирану», который «знает только свои желания, считает законным и справедливым лишь то, что устраивает его, и хочет подчинить себе весь мир». Теодорих вскричал: «О римляне, наконец вы добились своего; Аттила стал и нашим врагом!» Но римлян было не за что обвинять, и они мало чем могли помочь. Аттила, этот «всеобщий тиран», подготовился к войне и стремился к ней. Единственное, что оставалось Теодориху, — это быть готовым к самозащите.