Танкист - Юрий Корчевский

— Изверги, душегубы! — стонал он.

Поезд прибыл в Пермь, и раненых рассортировали по местным госпиталям. Павел попал в местную городскую больницу, ставшую госпиталем. В палате находилось двенадцать раненых или ранбольных, как их здесь звали, и это была не самая большая палата. В соседней, большой палате, их было сорок.

В палатах и коридорах стоял тяжёлый запах крови, гноя, лекарств.

Павлу начали делать уколы, накладывать повязки с мазями. Постепенно исчезли гной, сукровица, и раны начали затягиваться. Павел стал выходить в коридор вместе с другими ранеными, подолгу стоял у географической карты, на которой флажками отмечали линию фронта. Флажки делались из использованных иголок и бумаги. А уж в двенадцать часов, когда передавали сводки Совинформбюро, у репродуктора собирались все ранбольные из числа ходячих. Слушали, сразу отмечали флажками на карте изменения, обсуждали.

Почти каждый день флажки приходилось переносить всё дальше на восток. В сводках прямо не говорилось о сдаче городов — сообщали о тяжёлых боях у населённых пунктов. Но раненые в госпитале были с многих фронтов, знали положение, города и сёла.

И вдруг, как гром среди ясного неба, радостное известие — 19 ноября наши войска начали наступление сразу в двух местах и 23 ноября соединились у города Калач, замкнув кольцо вокруг шестой армии Паулюса.

В этот день госпиталь бурлил, никто не хотел спать в тихий час — ранбольные собирались у карты, обсуждали долгожданную новость, радовались.

— Не всё немцам наступать, теперь сами в «котёл» попали, пусть попробуют — каково оно.

А Пашка влюбился — первый раз в жизни. Перевязки с мазями ему делала молодая медсестричка Лидочка. Небольшого росточка, с длинными, пышными волосами, которые выбивались из-под шапочки, с тоненькой фигуркой, нежными пальчиками, всегда улыбчивая.

Насчёт пальчиков Пашка сразу обратил внимание. Если перевязки делала Лидочка, раны болели меньше.

Раньше, когда Пашка был школьником, он внимания на девчонок не обращал. Больше общался с ребятами, и интересы у него были мужские — техника, моделирование самолётов, рыбалка, футбол. Скорее всего, для любви просто не пришло время.

Теперь же, после танковой школы и боёв на фронте Пашка быстро повзрослел, возмужал. Казалось бы, пробыл он на фронте неполные три месяца, а опыта набрался, как за три года. Не зря на фронте год за три считался.

Лидочка улыбалась всегда, и Пашка считал, что улыбки предназначались ему. Но потом узнал от раненых, что она со всеми вела себя ровно и ласково.

Павел старался улучить каждую свободную минутку, чтобы поговорить с медсестричкой, даже просто полюбоваться на неё издалека. Походка у Лидочки была лёгкой, летящей.

Раненые заметили его интерес к медсестричке и стали давать советы.

— Парень, ты рот на неё не разевай! Кто ты такой? Раненый! Подлечишься — и поминай как звали. А женщинам — им постоянство подавай. Был бы ты офицером с денежным аттестатом — тогда другое дело.

Другой раненый тоже сообщил:

— Не подкатывайся, не обломится. Пробовал я уже. Она всех вежливо отшивает. А тому, кто понастойчивее, понаглее, так она и по морде съездить может.

Павел не представлял, как Лидочка может кого-то ударить. Хотя среди раненых разные люди встречались. Некоторые в госпитале пытались урвать кусок пожирнее — лишний кусок хлеба съесть, самокрутку с табачком у товарища выпросить. Их таких и на фронте хватало. Вроде и не трусили, и в атаку со всеми ходили, однако при удобном случае старались за спину товарища спрятаться, трофеями не брезговали.

Но если Павел и сам не прочь был разжиться едой в брошенных немцами или захваченных блиндажах, то эти не брезговали снять с убитого часы или стянуть сапоги. Такие хвастались своим умением жить, но Павел, как и большинство его собратьев по оружию, не то что их презирал, но относился брезгливо.

Павел не раз пытался поговорить с Лидочкой, но она была занята, работа — не место для пустопорожней болтовни. Он даже попробовал напроситься в провожатые, но Лидочка лишь засмеялась в ответ на его предложение.

— Паша, ты собираешься провожать меня в исподнем? На улице холодно.

И правда, на улице уже лежал снег, а Паша, как и все ранбольные, имел на себе лишь нательную рубаху и кальсоны, а сверху — серый халат. На ногах — тапочки дерматиновые без задника. Цивильную же одежду взять было негде.

Так и не сбылась его мечта. Смотрел только издалека на Лидочку да вздыхал.

Раны Пашки затянулись, оставив лишь розовые рубцы.

Выписали его неожиданно. В один из дней вызвали к начмеду, осмотрели, покивали головами.

— Танкист?

— Так точно.

— Лечение твоё, голубчик, закончено, сейчас мы оформим тебе документы. У старшины в каптёрке получите обмундирование, и с группой выписывающихся — в запасной полк.

— Слушаюсь, товарищ военврач.

Халаты скрывали петлицы на гимнастёрках докторов, и всех их ранбольные называли просто военврачами.

Павел посидел в коридоре, пока осматривали остальных ранбольных. Потом получил на руки справку о ранении и красноармейскую книжку. Старшина в каптёрке одел его в сильно поношенное, но выстиранное обмундирование.

— Старшина, я же танкист, сержант, а тут петлицы пехотинца, к тому же рядового.

— Ты думаешь, у меня здесь военторг? Бери, что дают. Если что, переоденут в запасном полку. — И в сердцах бросил ему телогрейку вместо шинели, а вместо сапог — ботинки с обмотками.

Павел переоделся, посмотрел на себя в зеркало, висящее в коридоре. Ну чучело натуральное, таким только детей пугать! К слову: других одели не лучше.

Их команду — двенадцать человек — забрал младший лейтенант, прибывший на «полуторке», как называли грузовик ГАЗ-АА. Тряслись на морозе в кузове грузовика недолго — запасной полк располагался на окраине города. После обжигающего ветра в казарме показалось тепло: здесь топились «буржуйки» — железные печки, труба от которых коленом выходила в окно казармы. Дров эти «буржуйки» жрали немерено, и давали тепло, пока горели дрова. Но чуть не усмотрел, и дрова прогорели — сразу же становилось холодно.

В запасном полку формировались команды для отправки на фронт. Быстрее всего набирали маршевую команду из пехотинцев. Пореже — из артиллеристов, сапёров, связистов. Павел же застрял в полку на два месяца, встретив новый, 1943 год в казарме. Танкистов не хватало, многие экипажи гибли со своими танками. Потому существовал приказ Сталина — танкистов и лётчиков отправлять строго по воинской специальности. Из других госпиталей прибывали танкисты, и в конце января их маршевую колонну отправили в Челябинск, где формировали танковые части и получали с завода новые танки.

Пашка обрадовался. В запасном полку кормили скудно, по тыловым нормам — только чтобы ноги не протянуть, и после госпиталя всё время хотелось есть. А ещё было холодно.