Залежалый товар - Робер Бобер

— Ну и что? Она могла бы вернуться домой.

— Да нет, потому что она оставила мужу записку, что уходит от него к Луи Жуве, которого всегда любила.

— Ай-ай-ай! Никогда не надо оставлять записки. Да еще уходя из семьи. Нет, я видела Габи Морле в «Голубом парусе». Она была сиделкой.

— Этот я тоже смотрела.

— Ты тоже плакала?

— А как же. Весь зал плакал. Такой успех!

Разговор продолжался, его поддерживало все, что попадалось на глаза: афиши кинотеатров, а иногда театров, порою связанные с какими-то воспоминаниями.

— Смотри-ка, в «Паризиане» показывают «Каида». С Хэмфри Богартом.

— На прошлой неделе они еще крутили «Робина Гуда» с Эрролом Флинном. Он мне больше нравится, он красивее Богарта.

— Согласна, но Богарт для меня как-то…

— Да ладно, скажешь тоже! Привидение!

— При чем тут привидение?

— Да нет, «Привидение»! Фильм с Габи Морле. Мне вспомнилось. А Луи Жуве стал известным писателем.

— Ну, этот я точно не видела. Ой, мне выходить!

После каждой автобусной остановки «Месье ожидал», «Без вас» и «Не зная весны» ожидали одного и того же ритуала: «Вокзал Сен-Лазар?», и тот же голос кондуктора: «Три билета». А затем металлический звук рукоятки.

Тогда они поняли, почему двигаются по бульварам, будто листают журнал. Разговоры были усеченными, резко обрывались. Другие, казалось, не имели начала. Каждый раз им чего-то недоставало, что не позволяло понять все целиком. Иногда слова мелькали, питая их своими тайнами, потом отдалялись или терялись где-то вдали.

Они тем временем наслаждались непредвиденным. Действующие лица были невидимы, декорации лишь пересказывались, удовольствия едва касались их; ну да, эти удовольствия — пить, есть, одеваться, все они, главные или второстепенные, четкие или бессвязные, нагромождение событий, происшествий, скопление разговоров шепотом или во весь голос — все оповещало о том, что им предстоит. Предстоит в ближайшем или отдаленном будущем.

Они узнали названия кинотеатров: «От полудня до полуночи», «Бульвардия», «Макс-Линдер», «Рекс»… «Рекс»? Настоящий «Рекс»? Тот самый, мсье Альбера и песни «Мое сердце скрипка»? Да, тот самый, что в июне выпустил на экран «Синдбада-морехода» с Дугласом Фэрбенксом-младшим и Морин О’Хара. А также другие кинотеатры: «Астор», «Калифорния», «Гомон-Театр». И театр «Ренессанс», театр «Жимназ», театры «Нувоте» и «Варьете». Они также узнали, что в свободной продаже есть бараньи ножки, но по шестьсот франков за кило. А потом проезжали мимо мюзик-холла «АВС», где в шоу «Париж забавляется» выступали Анри Сальвадор и Мистингет. Тогда они услышали:

— Кажется, она еще танцует бибоп. Неплохо для ее возраста.

— Да, это, может, и неплохо, но вот что грустно, так это то, что из-за нее Фреэль погибает от пьянства.

— Как это из-за нее?

— Как? Да как всегда: безответная любовь. Фреэль и Шевалье любили друг друга. Но Шевалье испугался. Испугался, что это повредит ему. Так он и достался мисс, той оставалось лишь руку протянуть. Все произошло, пока Фреэль была в больнице из-за несчастного случая. Хотя Мистингет на шестнадцать лет старше. Она назвала Шевалье «Мой мужчина» и посвятила ему песню. У Фреэль, конечно, хорошо подвешен язык, она имела успех, но всегда была какой-то хрупкой. И тут не выдержала. Вот судьба — быть несчастной и талантливой. Несчастье погубило ее, но талант при ней.

— И что же с ней стало? — поинтересовался голос, задающий вопросы.

— Она живет в комнатушке на четвертом этаже, в начале улицы Пигаль. Иногда я встречаю ее у Муна, того, что торгует углем неподалеку от ее дома. Порой она еще поет перед сеансом в ближайшем кинотеатре. А ведь как блистала…

Этот голос, столь осведомленный, казался старше остальных. Слушавшим его он сообщил также, что тем не менее и, безусловно, из побуждений благотворительности в конце месяца Фреэль была приглашена в числе других знаменитостей на «Ярмарку звезд» в пользу солдат Второй дивизии[4]и что она будет на стенде «Герцогиня Анна», а ее товарка Дамиа, только что спевшая в «Гэте Лирик», — на стенде «Куантро».

После чего тот же голос стал напевать:

Любимые, когда

Была я молода,

Вы так меня любили, —

И так меня забыли…

Тут в разговоре наступила пауза. И наконец, словно эхо:

— «Я бы хотела однажды уснуть, уйти без страданий под звуки аккордеона. Последний хмель — и прощай, прощай радость!» Когда я прочла, что Фреэль сказала это, я запомнила ее слова наизусть.

Если бы наши неликвиды сами выбирали пути передвижения, они бы предпочли именно эту дорогу. Благодаря Иву Монтану и мсье Альберу с его историей у кинотеатра «Рекс», Фреэль и Мистингет, Эрролу Флинну и Хемфри Богарту они уже любили Большие Бульвары. Хотя те представали перед ними как фильм без изображения, отчего их возбуждение только нарастало, они полюбили Бульвары еще сильнее и думали, что решительно, — да-да, решительно! — были созданы, чтобы пережить эти случайные моменты, эти для них исторические потрясения, опорой которым служили слова, иногда никак не связанные друг с другом, — в чем они тут же и убедились, услышав отрывок из газетной статьи.

В Детройте американец Джек Ламотта победил Марселя Сердана техническим нокаутом в десятом раунде. Упав и повредив плечо в самом начале боя, Сердан вынужден был сдаться. Читателя газеты взволновало сообщение о реванше, намеченном на осень. И то, что он сообщал своему минутному соседу, больше напоминало не информацию, а декларацию:

— Этому Ламотте, каким бы made in USA он ни был, четырех углов ринга не хватит, чтобы драпать. Я бы трех раундов ему не дал до нокаута. Это случится, когда Сердан решит двинуть ему своим хуком справа. Но Сердан, разумеется, заставит его поплясать до седьмого раунда — зрители ведь заплатили свои денежки. Как бы то ни было, не дай Бог кому-нибудь отвлечь меня в день матча, когда я буду слушать репортаж!

Теперь-то мы знаем, что матч Сердан — Ламотта так никогда и не состоялся.

Последовала еще одна остановка, и стало понятно, что болельщик вышел из автобуса, наверное на ходу доставая из нагрудного кармана уже початую сигарету.

Диалоги продолжались, независимо друг от друга. Иногда что-то заставляло их вспыхивать с новой силой. Возникли два женских голоса — один из них немного раньше, когда автобус проезжал перед кинотеатром «Макс-Линдер», припомнил, что год назад в это же время директор кинотеатра, объявив перед началом сеанса о кончине Луи Люмьера, «отца кинематографа», попросил минуту молчания. Вся публика, как один человек, почтительно встала.

А когда автобус подъезжал к бульвару Монмартр, тот же голос добавил: