Звездный билет - Василий Аксенов

– Виктор, ты на меня злишься. Я тебе тогда наговорилчерт знает что.

Ты уж…

– Наш простой, советский супермен, – сказаля. – Ты понимаешь, что ты сверхчеловек? Когда ты идешь в своей шерстянойпополам с нейлоном тенниске, и мускулы выпирают из тебя, и прохожие шарахаются,ты понимаешь, что ты супермен?

Димка помялся в дверях, вздохнул.

– Ладно, Виктор. Пока.

Теперь я жалею, что говорил с ним так на прощание. Умальчишки кошки на душе скребли, а я не смог сдержать свою злость. Но ведь непо телефону же изъясняться.

В странном состоянии я вступаю под вечерние своды«Барселоны». Со двора вижу, что все окна нашей квартиры ярко освещены.Мгновенно самые страшные мысли озверевшей ордой проносятся в голове.«Неотложка», ампулы ломают руками, спины людей закрывают что-то от глаз,тазики, лица, лица мелькают вокруг. Прыгаю через четыре ступеньки, взлетаювверх и, подбегая к нашим дверям, уже слышу несколько голосов. Быстро вхожу встоловую.

Нервы у меня прямо никуда. Надо же так испугаться! Мамаразливает чай, папа курит (правда, ожесточенно, рывками). Вокруг стола, как иследовало ожидать, расселюсь «кони». Здесь Юркин отец – наш управдом, матьГали и дедушка Алика, персональный пенсионер. Говорят все разом, ничего нельзяпонять. Меня замечают не сразу. Я останавливаюсь в дверях и минуту спустяначинаю в общем шуме различать голоса.

МАТЬ ГАЛИ (еще молодая женщина). И она еще в чем-то обвиняетменя! Это безумное письмо! Вот, послушайте; «…ты не могла понять моегопризвания, а мое призвание – сцена. Ты всегда забывала о том, что я ужегод назад обрезала школьные косички».

ДЕД АЛИКА (с пафосом 14-го года). Позорный документ! А мойвнук заявил мне на прощание, что солидные профессии пусть приобретают мещане, ипроцитировал: «Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное благоразумье».

ОТЕЦ ЮРКИ (старый боец). Мало мы их драли, товарищи! Мойолух совеем не попрощался. Сказал только вчера вечером: «Не дави мне, папаша,на психику».

Ну, я его… кхм… Нет, мало мы их драли. Решительно мало.

НАШ ПАПА (мыслит широкими категориями). Удивительно, что нафоне всеобщего духовного роста…

НАША МАМА (это наша мама). Какие жестокие дети…

Я вижу, что бурный период слез и валерьянки (то, что менястрашило больше всего) уже прошел, и, в общем, благополучно. Сейчас кто-нибудьскажет: «Что же делать?» И все будут думать, что делать, и, конечно, спросятсовета и у меня. А что я могу сказать? Я сказал:

– Товарищи родители! – и посмотрел на Галину маму.Мы с ней немного флиртуем. – Товарищи родители, – сказал я, – неволнуйтесь. Делать нечего, и ничего не надо делать. Ребята захотели сразу статьбольшими. Пусть попробуют. И ничего страшного с ними не случится. Димка просилпередать, чтобы вы не беспокоились, он будет писать мне. Парни здоровенные, иГалю, Зинаида Петровна, они в обиду не дадут.

Несмотря на мое выступление, родители возмущались еще оченьдолго.

Часам к 11 они перешли на воспоминания. Я прошел в своюкомнату, открыл окно и лег спиной на подоконник.

Они смотрели в окно вагона. Над Каланчевкой уже зажглисьнеоновые призывы Госстраха, а небо было еще совсем светлым. Западный фасадвысотной гостиницы весь пылал под солнцем слюдяным огнем.

И все это медленно-медленно уплывало назад. Станционные путии совеем рядом обычная московская улица. Огромный плакат на глухой стенестарого дома: «Лучшие спутники чая», В космическом пространстве вокруг чашкичая вращаются его лучшие спутники: печенье, варенье, торт. И все этомедленно-медленно уплывало назад.

– Шикарно придумана реклама, – сказалДимка. – Надо бы всю рекламу построить по этому принципу. Лучший спутникмыла – мочалка, лучший спутник водки – селедка…

Но Галя, Алик и Юрка не подхватили.

А потом все пошло быстрее и быстрее, трах-тах, тах-тах,трах-тах, тах-тах… То вдруг открывалась дальняя перспектива Москвы, то окнозакрывалось вагонами, стоящими на путях, заборами, пакгаузами. Трах-тах,тах-тах, трах, свет, мрак, трах-тах-тах, бараки, свет, трах-тах-тах, встречныйпаровоз.

Уходила Москва, уносилась назад. Центр, забитыйавтомобилями, и полные ветра Лужники, все кинотеатры и рестораны, киностудия«Мосфильм», Ленинская библиотека и Пушкинский музей, ГУМ, трах-тах-тах, все ужепозади, и в каменном море четырехугольная «Барселона», волна и корабль, чтокачал нас семнадцать лет, мама, папа, дедушка, брат, все дальше и дальшеулетают они, трах-тах-тах, свет, мрак, барак, новостройка, тах-тах, это ещеМосква, трах-тах, вдруг лес, это уже не Москва, трах-тах-тах, встречнаяэлектричка.

Проводники таскали матрацы и комплекты белья. В обоих концахвагона скопились граждане со сверточками в руках. По очереди они исчезали ипоявлялись снова уже в роскошных полосатых одеждах. Весь вагон возился иизвинялся, а трое парней и девушка все смотрели в окно на лес и поле, гдевременами появлялись и стремительно мчались назад последние островки Москвы.

Рядом скрипнула кожа, и Галя почувствовала, что кто-тоделикатно взял ее за талию.

– Разрешите проследовать? – пророкотал ласковыйкомандирский басок.

Прошел мужчина в синем костюме и скрипучих сапогах. Налитаякрасная шея, пересеченная морщинами, напоминала поверхность футбольного мяча.Обернулся, скользнул зеленым глазом, поправил рыжий ус и сказал кому-то:

– Гарная дивчина.

Димка, взглянув на рыжего, вдруг почувствовал себя маленькими беспомощным и со злости сжал кулаки. Галя прошла в глубь купе и села там уокна. Димка сел с ней рядом. Алик вытащил из рюкзака кипу газет ижурналов – «Дейли уоркер», «Юманите», «Юнге вельт», «Паэзе сера», «Экран»,«Курьер ЮНЕСКО» и «Юность». Юрка вытащил из кармана «Советский спорт».

Напротив Гали и Димы сидели три парня в очень аккуратныхкостюмах. Двое из них все время посмеивались, вспоминая какую-то машину,которую они называли «самосвал ОМ-28-70». Третий, белобрысый гигант, молчаулыбался, поворачивая голову то к одному, то к другому.

– Лучшая марка из всех, что я знаю, – сказалпервый парень и подмигнул Димке.

– Верно, – согласился второй.

– КПД самый высокий, поэтому и хороша эта машина вэксплуатации. – Первый опять подмигнул Димке.

– Что-то я не знаю такой машины, – мрачно сказалДимка.