Звезда на одну роль - Татьяна Степанова

— Ты слизываешь интеллектуальные сливки, Ксеня. Счастливая. Ты про Красильникову знаешь? Цыганочка кивнула.

— Бен звонил. Вот жизнь — дерьмо, а, Кать? Надо же так. Бен говорил, что там с похоронами какая-то заминка. — Ксения пошарила в кармане просторного черного блузона и вытащила пачку сигарет и зажигалку. Закурила. — Ребята деньги собрали.

— Ксень, а Лавровский сегодня здесь? — закинула удочку Катя.

— Здесь. Они все за кулисами. Будет три миниатюры. Так, полный бред. Но красиво.

— Ты мне его покажешь?

Цыганочка затушила в пепельнице почти целую сигарету.

— Конечно, покажу. Ничего мальчик. Только очень уж зациклен на собственной гениальности. Да ты его и сама узнаешь. Он в одной из миниатюр Пьеро играет. Вовсю под Вертинского стилизуется. Все его интонации взял. Только и оригинальности, что балахон себе из оранжевого шелка заказал. А вон и твой блондинчик идет, я исчезаю. Знаешь, на кого он похож?

— На Есенина. Ты ему только не говори, а то он бесится от этого, — поспешно попросила Катя.

— И ничего не на Есенина, вот уж никогда б не подумала! — Ксеня подняла соболиные бровки. — Он похож на Дана Ольбрыхского. В нем что, польская кровь?

Катя испуганно замахала руками. Кравченко подходил к их столику. В руках он нес маленькую коробку конфет, бутылку шампанского и два бокала.

— Все, пока. — Ксеня легко вспорхнула со стула, одарила Кравченко самой загадочной улыбкой из личного актерского арсенала и вернулась к своему очкастому гроссмейстеру.

— Что за Василиса Прекрасная? — томно осведомился Вадим, откупоривая бутылку. — Она меня боится? Я такой страшный?

— Это Ксеня. У нее муж ревнивый. Она дала мне нить, Вадя. Лавровский будет в роли Пьеро. Кравченко поморщился.

— Господи Боже, третье тысячелетие на дворе. Марсиан ждут, инопланетян. А вы все в декадансе своем, как в тине, барахтаетесь — Пьеро, Сюлли-Прюдом. Луна на ущербе... У вас, мисс, глаза на затылке. И вообще, куда я попал? Фамилии-то какие: Петровская, Лавровский. Мещерский — князь. У этой Ксени как родовое имя?

— Щепкина.

— Ну, ничего еще. А то мне как-то неуютно стало со своей хохляцкой фамилией в этой изысканной компании. Хотя Щепкина — тоже имя знаменитое. Из тех самых, что ли?

— Нет.

— Слава Богу.

На эстраде зажегся свет. Ведущий вечера под шумно-одобрительный рокот зала прочел манифест Ордена. Затем на сцене появились несколько молодых актеров и актрис, исполняющих миниатюру «Аполлон и Музы». Вечер начался.

— Кать, а на кой черт тебе этот Лавровский нужен? — осведомился вдруг Кравченко.

— Но надо же узнать, как она попала на эту стройку, — ответила Катя. Ее внимание было приковано к эстраде. По ступенькам поднимался ее любимый Андрей Добрынин. Он подошел к самому краю сцены и отчеканил:

Как тяжесть фасций несущий ликтор,

Ступает слава передо мной.

Зал загудел от удовольствия. Маньеристов слушали так, как меломан слушает альт Гварнери.

Я тяжкий, мощный боа-констриктор,

Властитель влажной страны лесной

— А зачем тебе знать, Катенька? — снова спросил Кравченко. — Кой черт, пардон за грубость?

— Но как же, Вадя... Боже, как он читает! Как же... Я в толк не возьму, зачем ее туда понесло.

— А если ты узнаешь, что это изменит? Добрынин читал уже новое — «Циклопа»: «Я ранен был в лицо на подступах к окопам...»

— То есть как — что изменит? — Катя бросила недоуменный взгляд на Кравченко.

— А вот так. Светке Красильниковой будет лучше, если ты вдруг поднимешь со дна ее личной жизни какую-нибудь грязь?

Так сладок влажный хруст,

С которым шпага входит в напрягшуюся плоть,

Сперва вспоров сукно... -

читал Добрынин.

— Почему грязь?

— Репортеры обычно не берутся за раскрутку несчастных случаев, если не чуют там какой-нибудь червоточины, — заметил Вадим.

Добрынин под шумные аплодисменты сошел с эстрады.

Катя обернулась к Кравченко.

— В этом деле я не чую никакой червоточины, — отрезала она.

— Да? — Он подлил ей шампанского.

— Да. Я просто хочу узнать, кто заявил в милицию о ее пропаже.

Между столиками актер в опереточном мундире и актриса в платье тридцатых годов танцевали брутальное танго. Добрынин сидел рядом с очень эффектной женщиной. Катя наблюдала за ним. Кравченко проследил за ее взглядом.

— Что, солнце русской поэзии? — спросил он ехидно.

— Солнце. Ты не смотри, что они дурачатся, шутят. В них, — Катя указала глазами на столик Куртуазных Маньеристов, — может быть, в одних только это солнце и светит.

— Светит, да не греет. — Кравченко скривил одну из своих обычных двусмысленных гримас. — Но где этот чертов Пьеро? Половина одиннадцатого уже. Долго это все продлится?

И тут на эстраде появился Пьеро. Под сильно стилизованным гримом Катя никогда б не узнала Лавровского, даже если бы видела его каждый день. Густо напудренное лицо, ярко накрашенные губы, глаза и брови — черные от краски. Он кутался в просторный огненный балахон. Искусно имитируя голос Вертинского, он спел несколько песен. Зал притих.

— Как его к нам затащить? — шепнул Кравченко. — Прямо со сцены, что ль? — Он сделал вид, что хочет встать.

Катя поймала его за рукав пиджака. Вадя, хлебнувший шампанского, вполне мог выкинуть какое-нибудь шумное коленце — в его синих глазах уже мерцали опасные искорки.

— Тише, подожди. Мы его потом отловим. После вечера.

На эстраду стремительно взлетел Магистр Ордена Вадим Степанцов.

— О, тезка мой, — хмыкнул Кравченко. Он явно заинтересовался.

Не блондинка она и совсем не брюнетка,

Нет, Мальвина — особа особенной масти...

По залу волной прокатился восторг. Девицы, облепившие столики «на галерке», взвизгнули.

Ты сбежала, Мальвина, ты скрылась, Мальвина,

Ты смоталась и адрес оставить забыла...

Степанцов был в ударе. Кравченко тихо поднялся из-за стола и вышел из зала. Катя этого даже не заметила.

Я на днях повстречал дурака Буратино,

Бедный малый свихнулся на поисках кладов...

После «Мальвины» Степанцов читал много и охотно. Зал восторженно гудел. Хлопали пробки, шампанское лилось рекой.

— Вечер в Византии! Последний вечер в Византии перед нашествием варваров! — восклицал ведущий. Кравченко вернулся.