Звезда на одну роль - Татьяна Степанова

— А кто этот Лавровский?

— Актер. Мальчик такой, весь из себя. Но пластичный. Очень пластичный. Поет, танцует. Он в «Рампе» два спектакля играл по контракту. А до этого был в «Студии на Юго-Западе». Я его там в мюзикле видел. Поэтому и взял в «Птицу» на роль Огня. В нем, понимаешь ли, есть нечто от Бальдера Локи, этакий языческий древнескандинавский типаж, он...

— Где его найти? — прервала его Катя. Скандинавский эпос являлся коньком Бена. Он мечтал некогда поставить на сцене отрывки из «Песни о Нибелунгах».

— Где... Адреса я не знаю. Но завтра в «Стойле Пегаса» — нашем кабачке любимом — будет вечер Куртуазных Маньеристов. Ребята из «Рампы» приглашены выступать между чтецами. Они миниатюры готовили. Лавровский будет там. Это точно.

— Во сколько вечер?

— Как обычно — в семь.

— Бен, мне надо туда попасть. — Катя умоляла. — Если возможно, два места.

— Ясно. Кого возьмешь? Князя или Вадьку? — усмехнулся Бен.

— Они оба где-то шляются. А ты завтра свободен?

— Я пас, ты уж извини. Во-первых, надо похороны готовить, во-вторых...

— Ясно. Нине привет. (Нина была женой Бена.) Как она?

— Ничего. Приданое копит. Коляску уже купили, — похвастался Бен. Нина ждала ребенка. Бергман всех уверял, что родится обязательно мальчик. — Я, Кэтти, тебе завтра утром позвоню. А когда ты узнаешь о Свете?

— В понедельник я поеду в Каменск. И все выясню на месте.

Они попрощались, и Катя повесила трубку.

* * *

Открыла глаза она оттого, что кто-то потряс ее за плечо. В комнате — светло. На диване рядом с ней сидел Вадим — в джинсах и свитере. На кресле валялась его куртка из крэка.

— Ну, вы и храпите, мисс. На часах одиннадцать. Катя зевнула.

— Мне даже завтрак самолично готовить пришлось, — капризничал Кравченко. — Яичница подгорела.

— Откуда ты явился? — осведомилась Катя.

— С работы, душечка. Пашу как трактор. Сегодня я свободен, а завтра — снова на пост. — Он скривился. — Босс какого-то идиота из Голландии приказал в Шереметьеве встретить. А вчера, представляешь ли, мы с ним целый день шлялись по магазинам. Это Чучело смокинг примеряло. Смокинг! — Кравченко покачал соломенно-желтой копной волос.

Любимым занятием Вадима было постоянное издевательство над собственным боссом. Катя недоумевала, как тот рискует держать в качестве телохранителя человека, столь явно его презиравшего. Кравченко, получавший от своего нанимателя весьма неплохие деньги за службу, за глаза не стеснялся поносить его за все.

Его босс был родом из глубокой провинции.

— Райцентр Перепедрилово. Это у него в паспорте так записано. Я не выдумываю, — ухмылялся он. — Медвежий угол под Пензой. Этакий гость варяжский, лимита несчастная.

С начала перестройки босс пошел в гору и начал богатеть. Занимался торговлей, проворачивал финансовые аферы и к началу 1996 года уже был совладельцем многих магазинов, автозаправок и автосалонов столицы.

— Мое Чучело решило жить красиво, по-европейски, — сообщал он в другой раз. — Я его с трудом обучил, как ножом и вилкой пользоваться при гостях и не тыкать в десерт папироской, и теперь он о себе возомнил. Сделку заключал с каким-то ханыгой из Пуэрто-Рико, так стол в офисе «веджвудом» сервировали. Он этот сервиз по каталогу из Англии выписал. Латиноамериканец приуныл и уступил ему пару миллиончиков, скидку, значит, организовал. И Чучело мое так на радостях разгулялось, что прямо сладу нет. Все побоку — вина, ликеры. Водку тащи, сало. — Он ухмыльнулся. — Мафист этот пуэрториканский так насосался нашей «Пшеничной», что заблевал весь офис сверху донизу. А мой на рога встал — хлоп тарелку об пол, хлоп супницу об стену. Так весь «веджвуд» в черепочки и кокнул.

Утром рассолом отлился, образумился. Сокрушался все: ах я, свинья такая. Сервиз оплакивал. «Ты меня, Вадь, удерживай, если что, я во хмелю дерзкий бываю».

Я его по лысине погладил и пообещал в следующий раз от «веджвуда» отвадить.

— Он что, сидел? — поинтересовалась Катя.

— Нет, еще чего! Я себе босса знаешь как выбирал? По картотеке. Товарищи из Конторы помогли. Чтоб не дешевка, не уголовничек, не педик, — перечислил Кравченко. — Этот денежный и малограмотный. Лучше и не найдешь. Он меня за эталон считает. Поэтому и по магазинам с собой таскает. Других охранников не берет. Со мной советуется как и что. Только не всегда.

Тут пришли в «Эсквайр», он цап сразу красный пиджак — и на себя. Я ему вежливо: «Василь Василич, это клубная вещь. Для прислуги, для крупье, вышибал, барменов...» А он: «Броский больно. Идет мне. Я ведь брунэт». И галстук «в собаках» пялит. Золотистый, от Рабана. Я чуть не шлепнул его там, ей-Богу. Уж и кобуру расстегнул. — Кравченко любил подобные эффектные финты в разговоре. — Но пожалел. Пусть. Пусть в красном «с собаками» ходит. Купчина все-таки, русский бизнесмен, что с такого возьмешь?

— Вот он выгонит тебя, будешь знать, — смеялась Катя.

— Выгонит... К другому наймусь. Этих кретинов сейчас навалом. Они за жизнь свою трепещут. Их вон отстреливают, как ворон по осени. А такого, как я, поискать надо, Катенька, поискать, да... Это не какой-нибудь там затхлый князь, это истинная, постсоветская аристократия. — Кравченко оседлывал свою любимую деревянную лошадку. — Мой батька был генерал. Образование мне дал дипломатическое, языкам выучил. Наши с тобой отцы, Екатерина Сергеевна, эта партноменклатура бывшая, и есть единственная истинная российская аристократия на сегодняшний день. Остальное все — лимита, мусор, дешевка.

Катя махала руками, морщилась.

— Правда, правда, — настаивал Кравченко. — Мы — потерянное поколение, лорды в изгнании. Посмотри, где сейчас мои друзья — кто менеджер, кто охранник, кто владелец мелкой фирмы. Такие орлы — спецы, дипломаты, офицеры, вышколенные, выдрессированные, — и стали торгашами, коммивояжерами. О Господи! А деньги — не те жалкие, что нам платят, а настоящие деньги — у каких-то кретинов полуграмотных с наколками и вставными фиксами самоварного золота.

— Кому-то и таких, как вам, денег не платят, — возражала Катя.

— Да, вот именно! Вон твоим ментам. Это ж смехота! Мужики по пять раз на дню под пули ходят, а им подачку бросают, чтобы с голода не передохли! И поделом нам, потерянным, поделом лордам. Сами виноваты. Я, знаешь ли, Катенька, ощущаю себя лишним на этом тухлом свете, как Печорин там, Рудин, Базаров.

— Базаров был нигилист и разночинец. И в аристократы не лез, — обычно вставляла Катя, и разговор на этом заканчивался.

За завтраком она рассказала Вадиму обо всем случившемся. Услышав о Колосове, тот скорчил двусмысленную гримасу.

— Опер этот что-то стал часто у тебя на языке вертеться. Колосов то. Колосов се. Все знают, что ты неравнодушна к начальнику «убойного» отдела, не надо так это подчеркивать, милочка. И очень даже зря. Да, да. Хам небось порядочный и грубиян.