В лесной глуши - Эухенио Фуэнтес

Детектив улыбнулся, хотя Алькалино сказал это со всей серьезностью.

– Другие уверяют, что тут дело в наследстве, – продолжал он. – Хотя я принадлежу к тем немногим, кто придерживается иного мнения.

Он снова сделал большой глоток коньяку, мягко цокнул языком, наклонился к детективу и прошептал:

– Мы подумываем о донье Виктории.

– О донье Виктории?

– Да, о ней. Ты ее знаешь?

– А кто ее не знает? Но говорят, она немного того...

Алькалино поднял локоть и вылил остатки коньяка в рот. Со стороны даже показалось, что рюмка не коснулась его губ. Жестом он попросил официанта наполнить ее.

– Нет, она не сумасшедшая. Если, конечно, не считать сумасшествием ее двадцатилетнюю борьбу с заведомо более сильным врагом, которая, ясное дело, будет проиграна.

– Это тоже форма безумия, – предположил Купидо.

– Тебя не было здесь несколько лет, – мягко сказал Алькалино, не уточняя, где же именно детектив был, – за это время между ней и новой местной администрацией разгорелся ожесточенный конфликт. Власти узаконили создание заповедника и расширение его границ. Да, донья Виктория доблестно с ними сражалась. Тебе ничего не рассказывали?

– До меня доходили слухи. Но хотелось бы выслушать историю целиком.

– О, это история длинная и очень запутанная. Конфликт начался более двадцати лет назад, еще во времена диктатуры, когда один из последних министров-технократов объявил все земли около Вулкана и Юнке, земли, окружающие озеро, заповедником. Не думаю, что тогда его решение было продиктовано экологическими принципами, которые нынче в моде. Заметь, даже у нас, у партии – авангарда общественной мысли, – продолжал он ироническим тоном, – не имелось в программе такого пункта. Скорее речь шла о желании сохранить территорию в первозданном виде, чтобы привилегированные особы могли приезжать сюда охотиться. Не знаю, помнишь ли ты, но Франко приезжал сюда охотиться.

– Да. Я помню, однажды нас вытащили из школы и поставили всех с флажками в руках вдоль дороги – и по ней промчались огромные черные автомобили, в которых за тонированными стеклами не было видно пассажиров.

– Всегда считалось, что Франко очень нравятся водохранилища. Чушь. Плевать он хотел на нехватку воды в стране. Иначе он бы, конечно, перекинул лишнюю воду из Астурии в пустыни Альмерии. Тогда он мог сделать это, потому что никто не осмелился бы ему возражать так, как сейчас сопротивляется север. Что в действительности приводило Франко в восторг, так это охотничьи угодья, которые создавались у водохранилищ. Обрати внимание: у половины из них, где построены станции, дающие электричество, ниже расположены орошаемые участки, а выше – заповедники для охоты. Так вот, в плодородных долинах у доньи Виктории были пастбища, которые у нее экспроприировали, затопив водой. Сначала она не протестовала. Общее благо в определенные времена требует жертв от частных лиц. Но так как для охоты на крупного зверя нужны большие территории, первоначальный заповедник посчитали недостаточным, и был принят закон, по которому площадь экспроприированных земель расширялась. Донья не приняла ни этого второго закона, ни того, как он был исполнен. Она последняя представительница рода, издавна жившего на здешних землях, и несет на своих плечах историческую ответственность, если пользоваться словами, которые мы употребляем в партии. Говорят, она даже не согласилась принять крупную денежную сумму, которую ей предложили позднее, пытаясь сломить ее упорство, сумму, которая действительно была эквивалентна реальной стоимости этих земель. Но дело в том, что тут есть один сентиментальный нюанс. Ты знаешь Патерностер?

– Да, – отозвался Купидо. Это были остатки крошечной деревни, которая дала свое имя заповеднику и до границ которой доходила вода. Оставался полуостров, склон, где располагалось маленькое старое кладбище, открытое для посещения только один раз в году, в День поминовения усопших.

– Уже к тому времени в деревне оставалось очень мало обитателей, большинство уехало в шестидесятых годах, и этих немногих переселили в Бреду – жить и возделывать орошаемые земли, отданные им в собственность. Донья Виктория уже стала вдовой, в летах, но богатой и привлекательной для своего возраста; хорошая партия – желающих было достаточно. Но донья – женщина особенная. На том кладбище покоились останки ее мужа, умершего вскоре после свадьбы, и маленького сына, который не прожил и года. Ее единственного сына. С одной стороны, закон гласит, что нельзя трогать могилу, пока не пройдет не помню сколько лет после захоронения. С другой стороны, Мадрид хотел поскорее приготовить охотничьи угодья для генерала. Это была одна из его прихотей, и все нужно было уладить быстро: эдакое последнее желание перед казнью. С каждым годом он, наверное, становился все менее метким стрелком, у него, видимо, уже дрожали руки, попасть он мог только в крупных зверей и с близкого расстояния. В Мадриде не могли ждать положенного по закону времени и хотели все закончить поскорее. Но донья Виктория вовсе не собиралась смиряться с запретом посещать могилы, и тем более с тем, чтобы их топтали сапоги охотников. Каждое воскресенье она приходила на маленькое кладбище, чтобы положить на могилы цветы, побыть немного возле них, проговорить ласковые слова тихим голосом – что-то в этом есть нездоровое.

– Нездоровое и жуткое, – согласился Купидо. Он вспомнил, что всегда видел ее в черном, и блеск старинного золота на шее и в ушах еще больше подчеркивал траур.

– Да, возможно, жуткое. Теперь такого уже не увидишь. Вдовы быстро снимают траур. Но наша вдова начала процесс против самого министерства, чтобы восстановить права на свои земли. Говорили, в этом деле было, кроме всего прочего, допущено формальное нарушение, не были соблюдены сроки выселения, так что донья Виктория ловко использовала ошибку министерства (которое было уверено в своей власти и во всеобщем повиновении), дело стало переходить из суда в суд, а тем временем все сроки прошли. В Мадриде могли лишь надеяться, что она попросту устанет и отступится. Или умрет. Но донья Виктория отнюдь не собиралась умирать – совсем наоборот, она знала, что Франко на тридцать лет старше ее. Она это хорошо знала, потому как лично подавала ему кофе во время его первого короткого пребывания в Бреде, в начале войны, по пути в Саламанку; тогда донья Виктория состояла в молодежном крыле Фаланги, и ее среди прочих выбрали для его обслуживания. Мне довелось видеть фотографию той поры. Итак, она понимала, что, если не случится ничего экстраординарного, его час пробьет раньше. И конечно, догадывалась, что без него диктатура со всеми ее декретами и указами падет как перезревший плод. Уже начинали звучать голоса недовольных, и, кстати сказать, сильнее всех звучал наш голос, голос партии. Дело застопорилось, и донья Виктория терпеливо готовилась к реваншу. Она узнала, что среди выселенных из Патерностера был мальчик-сирота лет восьми – десяти, который в школе выделялся чрезвычайной сообразительностью. В четыре года он уже читал старикам газеты, в семь давал уроки старшим детям. Она договорилась с его родственниками, усыновила мальчика и отправила в Мадрид в дорогой колледж, где выучилась половина нынешних депутатов парламента. Донья Виктория уже тогда понимала, что борьба будет долгой, и, чтобы не проиграть, нуждалась в самом лучшем оружии.