Чистильщик - Пол Клив

Со мной работал детектив инспектор Шредер. Мне не было страшно, потому что я слишком умный, чтобы мне было страшно, умнее многих полицейских. Я не оставил никаких улик. Я сжег тело и уничтожил все ДНК, которое мог бы после себя оставить, а река, в которую я выбросил обгорелый труп, смыла все остальное. Я был уверен в своих силах и знал, что я делаю. Пошел бы я на это еще раз? Никогда.

Двое посадили меня в комнату для допросов. В комнате было четыре бетонные стены и не было окон. В центре стоял стол и пара стульев. Там не было цветов в горшках. Не было картин. Только зеркало. Передние ножки стула, на котором я сидел, были чуть короче задних, и я постоянно скатывался вперед. На столе стоял диктофон. Теперь я убираюсь в этой комнате раз в неделю.

Я начал с того, что сказал, что хочу сознаться в убийстве женщины, которую нашли пару месяцев назад.

«Какой женщины, сэр?»

«Ну, знаете, той, что убили, а потом еще награду за нее пообещали».

«Это был мужчина».

«Ну да, я его убил. Можно я получу свои деньги?»

Было нетрудно заставить их усомниться в истинности моей истории, а уж когда я начал настаивать на выплате награды, говоря, что заслужил ее тем, что его убил, когда на вопрос, куда именно я поразил жертву, я ответил «снаружи», полицейские окрестили меня тормозом Джо. В считанные секунды превратившись из Ганнибала Гектора в Форест Гампа, я понял, что у полиции подозреваемых нет вообще. Никакой награды я не получил, зато заслужил бутерброд и чашку кофе. В ту ночь, когда я вернулся домой, я спал как убитый. На следующий день я чувствовал себя другим человеком. Потрясающе себя чувствовал.

Когда я вернулся, чтобы еще раз сознаться в убийстве, на этот раз в том, о котором я действительно ничего не знал, они надо мной сжалились. Они видели, что я был славным парнем, который просто пытается привлечь к себе внимание не совсем так, где следовало бы. Когда один из их уборщиков «вдруг» куда-то исчез, я попросился на работу и получил ее. Из-за постановлений правительства, которое пытается быть как можно более политкорректным, ведомства по всей стране обязаны принимать на работу определенный процент людей, имеющих физические или психические недостатки. В полиции были рады взять меня на работу; они пришли к выводу, что уборщику необязательно знать что-либо, кроме того, как пользоваться тряпкой и пылесосом. Им надо было или брать меня, или обращаться в службу занятости, которая предоставила бы им еще какого-нибудь умственно отсталого.

Так что теперь я безобидный парень, шатающийся по их коридорам с швабрами и половыми тряпками, рабочий с минимальной заработной платой. Зато бессонные ночи остались позади.

Обычно на туалеты у меня уходит час. Сегодняшний день — не исключение. Когда я заканчиваю с мужскими туалетами, то проделываю то же самое с женскими, предварительно вывесив на двери табличку, что идет уборка. Женщины никогда не заходят, когда я убираюсь. Может, они думают, что красненький человечек на знаке какой-нибудь извращенец. Когда я заканчиваю, то выливаю содержимое ведра, потом отношу ведро и тряпку в свой офис. Затем беру веник и размахиваю им туда-сюда по коридору и между панельными перегородками, продвигаясь по направлению к конференц-залу. Когда я захожу внутрь, мне не приходится изображать невидимку, так как в зале никого нет. Рабочий день начался. Найдены новые ниточки. Новые улики ждут расследования. И многим молитвам предстоит остаться неуслышанными.

Я прислоняю веник к двери. Конференц-зал — помещение довольно большое. Справа от меня, из окна шириной во всю стену, открывается вид на город. Слева похожее окно выходит на третий этаж. На данный момент вид из него закрывают тонкие серые жалюзи, которые плотно закрыты. В центре стоит длинный прямоугольный стол, вокруг него — несколько стульев. Раньше эту комнату использовали для допросов, потому что выглядит она мрачновато: по стенам расклеены сотни фотографий, под ними сложены кипы бумаг, и полицейские постоянно ходят мимо окна, иногда неожиданно появляясь в комнате, чтобы прошептать что-то детективу, проводящему допрос. Орудие убийства лежит неподалеку, так чтобы убийца мог его хорошо видеть, и вскоре он чувствует, что на него имеется масса информации, и в конце концов он раскалывается. В углу, у окна, стоит огромное растение в горшке. Когда я поливаю его, я особенно осторожен.

Подхожу к стене с фотографиями — фотографиями жертв и мест преступления, приколотых к пробковому стенду. Фотографии последних жертв — Анжелы, Дарри и Марты Харрис — висят сверху, и в общей сложности получается семь трупов за последние тридцать недель. Семь нераскрытых убийств. Двух было достаточно, чтобы полиция установила между ними связь, несмотря на разные М.О. «Modus Operandi». Способы совершения преступления. М.О. — это то, что есть общего в совершенных преступлениях — одно и то же орудие убийства, или способ взлома, или то, как напали на жертву. Это не то же самое, что почерк. Почерк — это то, что убийце надо проделать, чтобы почувствовать удовлетворение — подрочить над трупом, следовать какому-то определенному сценарию или заставить жертву принять в чем-то участие. М.О. можно совершенствовать. Когда я впервые вломился в дом, то разбил окно. Потом я узнал, что, если заклеить стекло скотчем, оно не разбивается вдребезги и не так шумно бьется. Потом я научился пользоваться отмычками.

А почерк совершенствовать нельзя. В почерке вся суть убийства. Это вознаграждение. У меня нет почерка, потому что я не из тех больных извращенцев, которые убивают женщин ради сексуального удовлетворения. Я делаю это развлечения ради. А это большая разница.

Из семи нераскрытых убийств, мои — только шесть. Седьмое навесили на меня потому, что полиция ни на что не годится. Все-таки странно, как на этом свете все приходит в равновесие: одна женщина, которую я убил, так и не нашлась. Где она?

Долгосрочная парковка. Я запихнул тело в багажник ее машины, доехал до города, купил билет на стоянку в гараже и оставил машину на верхнем этаже. Очень редко парковка заполняется настолько, что машины заезжают на последний этаж. Я завернул ее тело в полиэтилен в надежде, что это приглушит запах на день, может, на два. На три, если повезет. Надеялся, что, если очень повезет, ее целую неделю никто не найдет.

Она была второй из моих семи, и она все еще там, наверху, на ветру, который продувает верхнюю площадку и разгоняет запах. Высока вероятность, что там с тех пор вообще никто не побывал.

Я бы никогда не догадался заглянуть в багажник, детектив Шредер.

Я оставил себе парковочный билетик в качестве сувенира. Он спрятан дома, под матрасом.

Когда я только начинал, я думал, что правильнее трупы выбрасывать. Но быстро изменил этому принципу, потому что во всех остальных случаях, кроме вышеупомянутого, кто-нибудь все равно рано или поздно находил тело, а первое, что делают копы после опознания жертвы, они направляются к ней домой. Так что все мои усилия были лишней тратой времени. Вот что значит век живи — век учись. Я просто стал оставлять жертвы в их доме.

Лица женщины с долгосрочной парковки среди фотографий нет. Вместо нее на меня смотрит незнакомка. Четвертый номер в списке из семи. Я знаю ее имя и знаю, как она выглядит, но до того, как она появилась на этой доске, я ее никогда не видел. Она висит там уже шесть недель, и каждый день я рассматриваю ее черты. Даниэла Уолкер. Блондинка. Красивая. Женщина моего типа — но не на этот раз. Ее глаза сияют на лице, как мягкие изумруды. На стене висят фотографии, сделанные как до смерти, так и после. Сначала детектив инспектор Шредер не хотел, чтобы я сюда заходил из-за этих фотографий. Потом либо он просто про это забыл, либо ему стало все равно.