Чистильщик - Пол Клив

У полиции есть база данных ДНК своих сотрудников. Таким образом они исключают улики, оставшиеся после их людей. Затем берут пробы крови членов семьи, друзей, соседей, до тех пор, пока не сведут количество улик до минимума. Прошлой ночью я оставил массу улик: слюну на тех двух бутылках пива, нитки из одежды, волосы. Но на меня не заведено никакого досье. Ничто не могло увязать эти улики с моим именем. Так что я — свободный человек.

Тот, кто убил Даниэлу, мог иметь свое досье.

Улики, которые я после себя оставляю, связывают мои убийства друг с другом. Не знаю, кто проассоциировал убийство Уолкер с остальными, но решение это было неверным.

Я доедаю яблоко, и больше мне есть нечего. Яиц сегодня нет. Обеденный перерыв почти закончился, но у меня еще есть немного времени, чтобы изучить отчет о вскрытии. Ее ногти были подрезаны после смерти, видимо, она здорово поцарапала своего убийцу. Меня тоже неоднократно царапали, но лицо — никогда, да меня это и не особо беспокоит, так как это часть моей работы. Я просто никогда не закатываю рукава, пока не пройдут эти царапины. Я бы никогда не додумался обрезать им потом ногти, чтобы спрятать улики. С чего бы я вдруг начал стричь ноги и подмывать волосы на лобке именно этой жертве и никакой другой? Как полиция может связать это убийство с остальными?

Я складываю фотографии и бумаги в портфель, потом кладу туда кассету из конференц-зала, запираю его и оставляю на скамье. Иду на четвертый этаж, где больше комнат и меньше людей и где нет конференц-зала. Здесь я повторяю ту же процедуру с тряпкой и пылесосом. Со всеми здороваюсь. Все улыбаются мне, будто я их лучший друг.

Я хорошо делаю свою работу и заканчиваю в шестнадцать тридцать, раньше, чем кто-либо еще в этом здании. Поэтому я успеваю на ранний автобус. На пути к выходу я со всеми здороваюсь, и все желают мне хорошо провести вечер. Отвечаю им, что обязательно. Салли тоже кричит мне «до свидания», но я делаю вид, что не слышу ее.

Жизнь в Крайстчерче кипит. Улицы забиты машинами. Тротуары — пешеходами. Я иду среди них, и никто не знает, кто я такой. Они смотрят на меня, и все, что они видят, это человека в рабочем комбинезоне. Их жизни у меня в руках, но я единственный, кто об этом знает. Чувство одиночества и всемогущества.

Несколько человек стоят на остановке, ничем не примечательные люди, которых я мог бы убить прямо сейчас, если бы захотел. Подъезжает автобус, и я захожу в него последним. Как всегда, портфель у меня в правой руке, билет в левой. Протягиваю его водителю.

— Привет, Джо. — Она одаряет меня широкой улыбкой.

— Здравствуйте, мисс Селин. Как дела?

— Отлично, Джо, — отвечает она, пробивая мне билетик. — Где ты был вчера? Я скучала.

Ну не мог же я поехать к Анжеле на автобусе.

— Я вчера задержался, мисс Селин.

Она отдает мне билет. Наблюдаю, как она двигается, как звучит ее голос, как она меня осматривает сверху вниз. Она пахнет мылом и духами, и я начинаю вспоминать других женщин, с которыми я был. Ее черные волосы, падающие на плечи, чуть влажные, и мне кажется, что когда она принимала душ, то думала обо мне. Ее оливковая кожа придает ей слегка экзотический вид, у нее довольно эротичный акцент. Красивое крепкое тело и упругая кожа. Ее темно-синие глаза смотрят на меня совсем не так, как мистер Стэнли. Тот видит неполноценную личность в здоровом теле. Мисс Селин разглядывает мужчину, который может ее удовлетворить. Ее пальцы намеренно задевают мою руку. Она меня хочет. К сожалению, она мне слишком нравится в качестве водителя автобуса, чтобы ей потакать. Лучше подожду, пока она сменит работу.

Я иду по проходу. Автобус не забит битком, но мне все равно приходиться сесть рядом с каким-то молодым панком. Мне бы и в кошмарном сне не приснилось завязать с ним разговор, потому что я сомневаюсь, что он смог бы говорить о погоде, не пригрозив кого-нибудь убить. Он одет во все черное, и на шее у него черный распоротый воротник. Красные волосы, шипы в носу, в уши вставлены резиновые пробки. Еще один обычный житель этого замечательного города. От нижней губы к шее у него свисает цепь. Я раздумываю, не дернуть ли за нее, чтобы прочистить ему мозги. На футболке у него написано: «Не волнуйтесь, я знаю, как обращаться с девственной плевой».

Когда я добираюсь до дома, времени уже половина шестого. Открываю портфель, вынимаю кассету и, переодеваясь, слушаю. Ничего особенного. В конференц-зале они сознаются друг другу, что у них нет ничего нового. За ее пределами, для прессы, у них всегда есть несколько зацепок.

Подавляю усмешку и бросаю кассету обратно в портфель. Завтра я их опять поменяю.

Сижу на диване и смотрю на своих рыбок. Насыпаю им немного еды, и они подплывают к поверхности, чтобы поесть. Пятисекундная у них память или нет, но еду они всегда узнают. Еще они узнают меня. Когда я прикладываю палец к стеклу аквариума, они следуют за ним. Иногда я думаю, что общество было бы куда счастливее, если бы у всех была пятисекундная память. Я мог бы убить столько людей, сколько захотел. Правда, наверное, я бы забыл, что мне нравится убивать людей, так что в конечном счете все это было бы не так здорово. Вот я кого-то связываю, а в следующую секунду уже не помню, что я здесь делаю.

После того, как Шалун и Иегова поели и вернулись к своему обычному занятию, то есть к наворачиванию кругов по аквариуму, я запираю дверь и спускаюсь вниз, крепко сжимая в руке портфель. Прохожу пару кварталов, внимательно изучая машины, припаркованные вдоль тротуара. Через пятнадцать минут я уже еду по адресу, указанному на странице номер два той папки, которую прихватил сегодня. Я сижу за рулем «Хонды Интегра», сиденья и коврики пропитаны ароматом сигарет. Это модель 94-го или 95-го года, темно-красная, пять скоростей и полный бак бензина. Классная тачка. Вообще машиной легче управлять, когда в багажнике нет тяжелого тела. Я медленно проезжаю мимо дома Даниэлы Уолкер. Это двухэтажный городской дом, выглядящий так, будто его отстроили только вчера — светло-красный кирпич, темно-коричневая стальная крыша, алюминиевые оконные рамы. Только свисающего ценника не хватает. Сад выглядит немного неряшливо, хотя он не такой уж большой: несколько кустов, пара маленьких деревьев, заросли цветов. Здесь ценника тоже нет. Подъездная дорожка вымощена булыжником. Дорожка, ведущая к дому, усыпана галькой. Газон сухой и длинный. Почтовый ящик забит рекламой. Садовый гномик в красных штанишках и в синей шапочке, лежит в саду на боку. Выглядит он так, будто его пристрелили.

Я делаю круг по кварталу и возвращаюсь; удовлетворенный тем, что меня никто не видел, останавливаюсь рядом. Вылезаю из машины, поправляю галстук, одергиваю пиджак, подтягиваю брюки, удостоверившись, что они не застряли у меня в носках и я не выгляжу как ботаник. Беру портфель и направляюсь к входной двери. Я редко оставляю свой портфель без присмотра.

Стучу.

Жду.

Стучу еще раз.

Жду. Снова.

Никого нет дома. Как и говорилось в докладе. С тех пор как произошло убийство, муж, которого я уже наметил как основного подозреваемого, домой не вернулся. Его почта переправлялась в дом его родителей, где он сейчас и живет со своими детьми.