Логика истории СССР - Юрий Александрович Корытин

неведомым им профессиям. СССР стал одной из трёх-четырёх стран, способных производить любой вид промышленной продукции, доступной человечеству.

1. Предвоенный индустриальный прорыв, радикально преобразивший страну, был осуществлён всего за 12 лет (с мая 1929 г. по июнь 1941 г.). Отсчитайте назад от текущей даты 12 лет — и станут понятны темп и масштаб перемен.

2. Наивно сравнивать большевистскую индустриализацию с её невиданным, беспрецедентным размахом и нынешние «стратегию 2020» (уже забыли про неё, верно?), нанотехнологии, проект «Сколково» и энергосберегающие лампочки (каюсь и извиняюсь за те изощрённые ругательства, которые я мысленно произнёс). Сравнивать — только незаслуженно обижать большевиков.

В результате осуществлённого в конце 1920-х гг. поворота в социально-экономической политике сложилась советская экономическая система, которая по основным признакам, за исключением степени использования товарно-денежных отношений, совпадала с военным коммунизмом. Её теоретическим источником являлся не ленинский кооперативный план, а классическая марксистская концепция социализма. Таким образом, объективное содержание указанного поворота составлял отход от нэпа и реставрация, «второе пришествие» вульгарно-коммунистического способа производства.

Индустриализация была осуществлена за счёт перехода от «нормальных» экономических методов к чрезвычайным. Подобное случается и в условиях капитализма, и не только во время войн. Например, на рубеже XIX и XX вв. в период технологической революции, суть которой составлял, в частности, переход от парового двигателя к электромотору, рыночные механизмы оказались неспособными обеспечить перераспределение ресурсов в новые развивающиеся отрасли. Задача была решена за счёт частичного нарушения действия механизмов рынка — использования госбюджета в качестве инвестиционного канала, развития отраслевых монополий, перерастания банковского капитала в финансовый14. При вульгарно-коммунистическом способе производства в условиях единой государственной монополии в сфере производства и финансов указанные средства были задействованы в максимальной, доведённой до логического предела степени. В этом заключался источник силы советской модели социализма, но одновременно здесь же таилась её слабость. (Сплошная диалектика, по Гегелю).

Насколько был оправдан возврат к чрезвычайным методам? Если бы у страны было не 10–12, а хотя бы 20–30 лет на проведение индустриализации и подготовку к войне, вероятно, именно нэп представлял бы собой оптимальный вариант развития. В конце этого пути мы имели бы совершенно другую страну. (Правда, непонятно, какую). Но у нас не было этого запаса времени. Поэтому, так же как и в 1917–1921 гг., при кажущейся многовариантности решений альтернативы фактически не было, любое другое решение вело к национальной катастрофе. И ответственная перед народом власть это прекрасно понимала.

На стройках индустриализации решался вопрос жизни и смерти нашего государства и народа. Поэтому индустриализация — это одно из самых грандиозных свершений «советского» (вульгарно-коммунистического) способа производства. Но чрезвычайные методы таят в себе опасность, так как они действенны в основном в кризисных ситуациях, а за их пределами — лишь в течение ограниченного периода времени и при наличии определённых условий.

Коллективизация сельского хозяйства

В соответствии с «Декретом о земле» вся земля была национализирована и передана в безвозмездное и вечное пользование крестьянам. Таким образом, крестьянин остался независимым от государства производителем. Это обстоятельство обусловило восстановление рыночного характера экономических отношений между городом и деревней после окончания гражданской войны.

С переходом к нэпу начался новый этап социального расслоения деревни. Этот процесс неизбежен в условиях товарной рыночной экономики — не зря Ленин так не любил «мелких хозяйчиков», которые «ежечасно плодят капитализм». В 1927 г. доля кулацких хозяйств составляла 4–5%, и они производили 20 %, а вместе с зажиточными середняками до 30 % товарного хлеба. Вместе с тем отнюдь не угроза капитализации деревни стала решающей причиной коллективизации. Очевидно, что форму и, главное, темпы преобразования аграрного сектора предопределила проблема индустриализации.

На примере коллективизации сельского хозяйства мы в очередной раз убедимся, что причину резких поворотов истории СССР следует искать в области экономики, а не идеологии. Последняя призвана лишь обеспечивать теоретическое обоснование тем процессам, которые инициируются потребностями экономического развития.

Государству требовался всё больший объём сельскохозяйственной продукции, но ему не хватало товаров для обмена с крестьянами. Некоторое время удавалось компенсировать недостаток промышленных изделий, способных удовлетворить крестьянский спрос, за счёт механизма «ножниц» цен — искусственного завышения цен на поставляемые государством деревне товары. Однако результатом политики неэквивалентного обмена стала «хлебная стачка» 1927–1928 гг. — отказ зажиточного крестьянства продавать хлеб государству по твёрдым ценам. По сути, повторилась ситуация 1917–1918 гг.: в стране было достаточное количество хлеба, но государство не могло взять его обычными рыночными средствами. «Хлебная стачка» была кризисом монопольного рынка, на котором государство выступало в качестве монопольного покупателя, агрессивно стремящегося диктовать цены. План хлебозаготовок был всё-таки выполнен, но не путём поднятия цен на аграрную продукцию или демонополизации рынка, а с помощью чрезвычайных мер в духе продовольственной диктатуры — повальных обысков, судебных репрессий, реквизиций хлебных излишков и даже имущества крестьян, обвинённых в спекуляции. Тем самым впервые после гражданской войны был создан прецедент решения экономических проблем нерыночными, неэкономическими методами.

Тупиковый характер ситуации усугубляла низкая товарность сельскохозяйственного производства вследствие увеличения доли мелких крестьянских хозяйств. Крестьяне в целом стали питаться лучше, чем до революции, но они не могли поставлять на рынок значительные объёмы своей продукции — для этого требовалась более высокая производительность труда, достижимая только при крупнотоварном производстве. В 1926/27 хозяйственном году доля товарного (поступившего на рынок) хлеба составила только 630 млн. пудов вместо 1300 млн. пудов в 1913 г., то есть сократилась вдвое при одинаковом(!) валовом сборе. (До революции 72 % товарного хлеба производили помещики и кулаки). По этой причине даже при самых благоприятных условиях государство всё равно не смогло бы получить необходимое для проведения программы индустриализации количество хлеба. Таким образом, уже к концу 1920-х гг. мелкое раздробленное крестьянское хозяйство достигло предела своего развития — с точки зрения общегосударственных интересов. Поэтому тенденция к его укрупнению и механизации носила объективный характер.

Выбор, сделанный руководством страны, подчинялся жёсткой логике. С одной стороны, с помощью рыночных методов государство не могло взять необходимое количество хлеба из деревни. С другой, пока лицо деревни определял независимый производитель, на неэкономические методы изъятия хлебных излишков крестьяне отвечали сокращением посевов и производства. Заблуждений на этот счёт не было, поскольку ещё не был забыт опыт хлебной монополии и продразвёрстки.

Ситуация требовала неординарных решений, и такое решение было найдено. Итогом кампании коллективизации стало огосударствление аграрного сектора экономики. Сельский производитель был лишен независимости и самостоятельности. Государственный контроль стал всеохватывающим, начиная от размера посевных площадей и кончая ценами на продукцию. В виде колхозно-совхозной системы государство получило организационную структуру для изъятия — прямого или путём неэквивалентного обмена — необходимых количеств сельскохозяйственной продукции. Только в рамках такой структуры оказалось возможным организовать