Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

кинули ее на пол, а один пнул в бок сапогом немилосердно.

Баба продолжала выть громогласно, повторяя свое: «Меня за что?» Озиралась вокруг, пока не увидела вдову. Тут, видно, она нашла виновницу своих бед, с трудом поднялась с пола, вся юбка в грязи, к коленям липнет, и пошла, огромная и завывающая, к женщине, тянула к ней руку:

– Ты, шлюха, ты… Из-за тебя я тут, блудница.

Она даже кинулась на перепуганную до смерти вдову, да налетела на кулак Сыча. А Сыч бить был мастак. Повалилась бабища на пол, лежала, морду рукой закрыв, и выла.

– Ну, – произнес кавалер, – говорить будешь или тебе еще дать разок?

Баба даже его не услыхала, так и лежала на полу склада.

– Сыч, приведи ее в чувство, – распорядился Волков.

Фриц с помощниками начал поднимать огромную женщину, а та вдруг стала упираться, вырываться. И последовала долгая возня, пока палачи, разозлившись и избивая ее немилосердно по лицу и по чреву, не разодрали ей платье. Долго возились с женой фермера и уже полуголую привязали к козлам, накрепко.

Все устали от нее, даже монахи-писцы морщились от нескончаемого ее воя.

Волков, понимая, что от нее показаний не будет, ведь даже имя свое она не говорила, выла только, зло сказал:

– Сыч, заткни ее наконец.

Тот и сам был в бешенстве от этой тупой бабищи, взял кнут из арсенала местного палача и полоснул ее по жирной спине. Звонкий щелчок – и кожа вздулась фиолетовым рубцом.

Баба и вовсе взорвалась ревом, да таким, что кавалер едва уши не закрыл руками. Но после следующего удара вдруг перестала выть и стала молить:

– Не надо, Господа ради, не бейте меня более. Хватит мне уже. Не велите ему меня бить, господин.

– Говорить будешь или еще хочешь кнута? – сурово спросил кавалер.

– Буду, господин, скажите, что говорить нужно, – подвывая и истерически всхлипывая, молила толстуха.

Волков задать вопрос не успел, дверь отворилась, и в комнату вошел Брюнхвальд, следом солдаты его втолкнули в склад мужика бледного, как полотно, а за ним еще и сухую болезную бабу с постным лицом и серыми поджатыми губами. Баба та, как увидала, что толстуха рыдает полуголая и растянутая на козлах, а на спине у нее уже синие рубцы, так сразу и заорала истошно:

– Господи, да будь ты проклят, Ханс Раубе!

И, закатив глаза, плашмя рухнула на пол – ротмистр едва успел поймать ее, чтобы она об каменный пол голову не разбила.

А Волков стал жмурить глаза и тереть их пальцами возле переносья, голова у него начинала болеть от всего этого. Полдень уже дано прошел, а он еще и не обедал. И обед, видимо, откладывался.

Брюнхвальд ушел ловить остальных, а кавалер опрашивать доставленных людей не стал, послал Ёгана в ближайшую харчевню за едой. Он забыл, что отец Иона утром возложил на него епитимью с постом, и потому с удовольствием принялся за горох с салом, а потом и за пирог с зайчатиной. Хотя сало прогоркло, а зайчатина местами была сыра, бывшему солдату вся еда сошла за хорошее. Все это улучшило его настроение, а пиво, хотя и не очень доброе, вроде как спасло его от головной боли.

А тем временем Брюнхвальд переловил почти всех, кто был у него в списке. Не хватало только молодого кузнеца Рудольфа Липке, хотя он как раз и требовался Волкову: «Вряд ли парень станет писать донос на смазливую бабенку, которая ему дает», – размышлял кавалер.

А мужики и бабы ютились тихонько на лавке у стены, бабы поскуливали и едва дышали от страха. Жену фермера отвязали от козлов, и теперь она, кутаясь в рваные одежды, сидела с разбитой мордой – смирная, тихая.

На улице к этому времени уже темнело, кавалер нехорошим взглядом смотрел на всех этих хнычущих женщин и перепуганных мужчин и вдруг махнул рукой и сказал Брюнхвальду:

– Карл, тащите всех к дьяволу в крепкий дом. Завтра ими займусь. Сегодня сил нет.

– А вдову тоже с ними? – спросил ротмистр тихо. И, склонившись к уху кавалера, добавил: – Или, может… – Он многозначительно замолчал.

– Чего? – так же тихо спросил Волков. – О чем вы?

– Просто у меня давно бабы не было, – оправдывался старый солдат, – может, я возьму ее себе на сегодня. Уж больно она приятна.

– Берите, только не вздумайте ее в трактир тащить, а то мне отец Иона все утро высказывал за нее, епитимью наложил.

– Я видел, – кивал Брюнхвальд.

– Сейчас отпустите ее да скажите, что ночью к ней придете, чтобы ждала.

– Думаете, не откажет она мне?

– Не откажет, не ей сейчас отказывать, а вздумает кобениться, так скажите, что посадите ее в один подвал с этими, – Волков кивнул на баб и мужиков у стены. – Уж ей точно с ними вместе быть не захочется.

Карл слушал и кивал, его лицо озарило восхищение:

– И то верно, хорошо как вы все придумали; ох и умны вы, кавалер.

Его слова Волкову польстили.

* * *

Ротмистр и кавалер сидели за столом, но не с монахами. Перед Брюнхвальдом стояло пиво, а Волков, вспомнив, что ему пост в наказание назначили, ограничился водой кипяченой. И тут к ним подошел человек в доброй одежде и, поклонившись, сказал:

– Доброго вам вечера, добрые люди. Мой господин, барон фон Виттернауф, желает знать, не хотят ли господа разделить с ним ужин?

У Брюнхвальда время еще вроде как было, а Волков так и вовсе до утра никуда не спешил. Они переглянулись, и кавалер ответил:

– Мы рады будем хорошей компании.

– А не смутит ли добрых господ, что барон примет их в постели, так как болезнь досаждает ему?

– Мы знаем о болезни твоего господина, – отвечал кавалер, – и нас это не смутит.

Слуга еще раз поклонился и жестом пригласил воинов в самые дорогие покои, что были в этом постоялом дворе.

* * *

Стол, придвинутый к кровати барона, оказался уже накрыт. Сам барон Виттернауф был слаб, но чист. Почти седые бородка и усы красиво подстрижены, их владелец приветлив и улыбчив. Рядом с ним стоял брат Ипполит. Господа раскланялись и познакомились, уселись за стол. Гостям было предложено вино, пока блюда не подадут; Брюнхвальд с радостью согласился, а рыцарь отказался вежливо, просил воды.

– Вы не пьете вина? – удивился барон.

– У кавалера пост, – объяснил за Волкова Брюнхвальд.

– Помилуйте, господа, так до Великого поста еще три недели, – недоумевал барон.

– Кавалер Фолькоф – рыцарь божий, а у них все не так, как у простых людей, – продолжал говорить Карл.

– Ах вот