Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

class="p1">– Сюда везти? – спросил ротмистр.

– Нет, поздно уже, в подвал тащите его и вот этих трех, а этих, – кавалер указал на жен возничего и столяра Ханса Раубе, – отпустить, вины их я не нашел.

Обе женщины вскочили, кинулись к рыцарю, целовали руку ему, благодарили, а он сказал:

– Карл, дайте им провожатого, чтобы до дома их довел, поздно уже, темно.

И они его опять благодарили, кланялись ему, называли справедливым человеком.

И сам он себя таким считал.

* * *

Ротмистр поехал брать писаря и отвозить баб в тюрьму, а кавалер направился в трактир. Монахи уже спать легли, поэтому он через Ёгана заказал себе колбасы и ел ее, как вор, у себя в покоях, боясь, что увидят его. А поев, ждал Карла внизу за столом, а тот все не ехал. Волков пошел справиться, вернулись ли люди, что были с ротмистром, – те давно уже были в трактире и сказали, что Брюнхвальд велел им ехать одним, а сам направился к бабе. И Волков знал, у какой бабы был сейчас старый солдафон. Он приказал Ёгану принести воды помыться, а затем лег спать, завидуя Брюнхвальду – он бы сейчас и сам от приятной вдовы не отказался.

Глава 7

Спал плохо – проснулся злой. Наорал на Ёгана, назвав того лентяем и мерзавцем, да не помогло. Пошел вниз, увидел, как монахи завтракают – еще больше обозлился. С ними за стол не сел, ел еду постную, дрянь всякую, что мужики едят весной. А хотелось молока да хлеба белого с медом, да яиц жареных, потому настроение и не улучшилось. Вышел на улицу, а там оттепель, дождь, грязища на дворе. Поскользнулся, едва не упал, все на виду у своих людей. Стоят бездельники, тридцать шесть человек, да еще сержант, да еще сам Брюнхвальд. Попробуй найди на такую прорву народа денег. А лошади, четырнадцать голов? Овса, сена каждый день дай. А монахи, что жрут бесконечно. О Господи, вернуться бы в Ланн. Интересно, как там дела?

Максимилиан подошел к нему и поклонился:

– Господин кавалер, ваш конь оседлан. Может, еще что-то надобно?

– Найди почту здешнюю, узнай, нет ли писем для меня.

Максимилиан ушел, ни слова не сказав. А Волков на грязи, на льду да под дождем стоять не хотел, вернулся в теплый трактир ждать, пока отец Иона закончит свои утренние дела.

Почта была, видимо, недалеко, вскоре Максимилиан вернулся с бумагой, отдал ее и сказал:

– Письмо три дня уже лежало. От кого, неясно. Взяли с меня двенадцать крейцеров.

Кавалер молча отдал деньги юноше, поломал сургуч и стал читать.

Он знал, кто писал ему. Отец Семион, с которым они судили и сожгли чернокнижника в Фёренбурге и который вместе с Волковым за это попал под следствие. В письме было:

* * *

«…Господин и друг мой, добрый человек, рыцарь божий Иероним Фолькоф. Пишу вам я, отец Семион. – «Чертов пройдоха», – добавлял от себя кавалер. – Со мной все хорошо, живу в монастыре, добрый аббат Илларион из уважения к вам работами меня не донимает.

Дело наше не кончается, папский нунций все еще требует вернуть раку и нас сыскать, не угомонится никак, а архиепископ раку не думает отдавать никому, ни хозяевам, ни епископу Вильбурга. Хотя тот приезжал, просил ее. – «И этот тут, – думал кавалер, – старая сволочь». – Раку возят по городам, ставят в храмах. Народ на нее ходит молиться. Вас все благодарят. А дома у вас не все хорошо. – «Ну еще бы». – Ваша Брунхильда проживает в беспутстве с пекарем своим, и еще один к ней стал ходить, молодой, из благородных, но к нему она пока не благосклонна, до себя не пускает. Она денег просила, говорила, что кончились те, что вы оставили. Как вы и велели, ей денег я не дал, дал полталера кухарке вашей и талер девице вашей Агнес. А девица ваша Агнес читает без конца книги разные, а что читает, мне не показывает, сразу тряпкой закрывает, как я подхожу. Злая сделалась, может словом осадить любого. Еще стала ходить по городу одна и возвращается запоздно. Кухарка ваша говорила, что иной раз и ночью приходит. Ничего не боится, где бывает – не говорит. Спит в вашей комнате, Брунхильду ругает последними словами. И Брунхильда и сама кухарка ее стали бояться.

А Роха ваш приходил спать к вам, жена его пьяного погнала, спал на лавке возле очага, просил денег, три талера, на уголь для кузни и для кузнеца. Для железа и работ, на мушкеты. Дал ему, как вы велели. Да боюсь, они с кузнецом пьют. Деньги давал из ваших средств, что вы мне оставили.

Более новостей у меня нет, благословенны будьте.

Друг ваш и слуга отец Семион».

* * *

Вот и как тут хорошему настроению быть, когда ни одной доброй новости. Ни одной. Сидел кавалер и руки опускались, ни к чему желания нет. И тут из нужника пришел отец Иона. Шел тяжело, вздыхал и говорил ему:

– Вы, сын мой, ступайте, дознание закончите сами, а мы отлежимся денек да бумаги почитаем по делу, которые нам писари вчера принесли. Все вроде как уже прояснилось, вы только показания со всех баб, что навет удумали, возьмите. Все должны сказать, что признают вину или пусть хоть одна из них скажет, но чтобы она и на других показала. И писарь, что навет писал, пусть тоже скажет. А завтра уже с делом и покончим. А сегодня мне отлежаться надобно. Невмоготу мне.

«Да уж конечно, невмоготу будет, если жрать так-то», – думал Волков и обещал:

– Все, что нужно, я сделаю, святой отец.

– На то и благословляю вас, сын мой, – заканчивал отец Иона.

* * *

Но раз уж день начался плохо, чего удивляться тому, что он и продолжается не лучше.

Едва кавалер слез с коня, у склада его встретил хмурый Брюнхвальд.

– И где вы были, Карл? – спросил Волков. – Похвастайтесь.

– Там вас ждут люди, – не здороваясь, начал ротмистр, – местные, злые.

– Чего хотят? – В голосе кавалера не было ни малейшего волнения.

– Одну из баб, что вчера вечером велено было в тюрьму отвести, перед тем, как отвести, взяли силой. Прямо здесь.

– Магду Липке? – Волков стал еще мрачнее.

Брюнхвальд кивнул.

– Сыч?

Карл опять кивнул и добавил:

– И мои два олуха из тех, что ему помогали.

– Господи, – Волков остановился, стал тереть глаза руками, – да что ж это такое. Досады одна за другой, одна за другой идут. И края им не видать. – Он вздохнул. –