Моя подруга всегда против - Мил Миллингтон

– А то ты не знаешь – как обычно. Урсула наклонила Питера над раковиной и скомандовала:

– Аусшпукен![9]

Питер аусшпукнул – часть выплюнутого даже попала в раковину – и тут же засучил ногами в воздухе. Как только его опустили на пол, он со свистом пронесся через две двери, разражаясь смехом, когда на что-нибудь натыкался.

– Заботливый партнер теперь спросил бы, как я провела день.

– Даже если партнеру хватает такта, чтобы не грузить подругу разговорами о собственной работе? Даже тогда?

– Ванесса на планерке в финотделе опять всех достала.

– Ясно.

– А тебе плевать, верно?

– Не дури, я…

– Выходит, я дура?

– Я не называл тебя дурой, просто предложил не дурить в конкретной ситуации.

– Это одно и то же.

– Нет. «Дура» – это одно, «не дури» – совершенно другое. Так, с этим мы разобрались, теперь вернемся к «ясно», которое вовсе не означает, что «мне плевать», скорее «я понял, но мы уже говорили на эту тему раньше, обсосали ее до косточек, и я не вижу, что бы еще можно добавить к прежним двадцати дискуссиям, поэтому, наверное, не стоит начинать все сначала., а лучше позволить Пэлу спокойно посмотреть новости».

– У тебя, я вижу, совсем нет никаких навыков межличностного общения.

– Нет, есть.

– Нету.

– Есть.

– Нету.

– Есть!

– Нету!

– Давай прекратим, мы ведем себя как дети.

При этом я прошептал «есть», но так, чтобы Урсула не услышала.

– Ванесса…

– Хорошо, что там с Ванессой?

– Ванесса велела мне переписать всю статистику за последнюю неделю и смылась, прежде чем я успела ей возразить. Даже не объяснила почему…

– Просто она тебя терпеть не может.

– Это не повод.

– Ты возбуждаешь в людях сильные чувства, мне ли не знать. Но не в этом дело. Дело в том, что Ванесса страшна как бабуин.

– Разве? Нет, дело в том, что эта работа мне надоела до чертиков. – Урсула взяла с холодильника миску с капустным салатом. – Хочу бросить работу и посидеть дома с детьми.

– Понимаю, но мы на эту тему уже говорили, не правда ли? Помнишь фразу «умрем голодной смертью»? Она очень часто звучала. Ты что, собираешься есть этот салат?

– Собираюсь.

– Ну-ну.

– А в чем дело?

– Ни в чем. Все нормально. Кажется, этот салат в основном состоит из лука и сырой капусты?

– Ну и что?

– Я тут думал, что вечером можно было бы заняться сексом…

– Ты и меня планировал привлечь?

– Ну…

– Знаешь, чего я больше всего не люблю?

– Ладно тебе. Я об этом всего-то раз попросил.

– Больше всего я не люблю не то, что ты пытаешься контролировать мой рацион ради собственных сексуальных прихотей, а то, что ты не можешь сказать без уверток, что имеешь в виду. Начинаешь издалека: «А-а, я вижу, ты ешь карри», потом: «Ведь там есть чеснок?» – а мне полагается дотумкать: «Постой, чеснок! Как же я сразу не сообразила!» Короче, я намерена тебя игнорировать. Сейчас съем всю миску салата, и если ты меня действительно любишь, тебе будет без разницы.

– Ага, «любовь сильнее лука» – убойный аргумент. А я вот что сделаю: буду носить эти трусы две недели, посмотрим, как ты запоешь.

– Если бы я не стирала белье, ты бы всегда носил трусы по две недели, и мы оба это знаем.

Потеряв охоту к сексу, мы с Урсулой легли в постель и приняли «обиженную позу № 4». Поза напоминает букву «X», каждый из нас – половинка буквы. Но буква получилась корявая, потому что в середине у нее не было смычки. Для смычки мы должны бы касаться друг друга задами. Однако «обиженная поза» не дозволяет соприкасаться какими-либо частями тела, иначе она теряет всякий смысл. А вот издавать звуки, напротив, разрешается, и в некоторых позах они даже обязательны. К примеру, в «обиженной позе № 2», когда один участник образует половинку буквы «X» (лежит отвернувшись), а другой – строгую букву «I» (лежит на спине с широко раскрытыми глазами и глядит в потолок). Если человек в положении «I» не издает частых вздохов и не хмыкает, чтобы побудить половинку «X» спросить: «В чем дело?» – он теряет очки. Но чтобы прикоснуться к партнеру – боже упаси.

Скрючившись и замерев, я, в конце концов, уснул. Засыпал я, разумеется, долго и мучительно. Человек в «обиженной позе» всегда так засыпает, потому что сопротивляется сну. Не хочется ведь заснуть и пропустить момент, когда другая сторона выскажет какое-нибудь замечание, на которое можно отреагировать притворным храпом. Мне снился подвал музея секса в Амстердаме. Передо мной стояла намазанная медом Хелена Бонэм Картер[10]и, томно вздыхая, приговаривала:

– Я тебя хочу, Пэл. Я всегда тебя хотела.

В этот момент Урсула, тряся за плечо, вернула меня на Сент-Майклз-роуд, в липкую мутную действительность.

– Слышал шум?

– Нет.

– Я уверена, что слышала, как хлопнула входная дверь.

– Наверное, чья-нибудь собака.

– Ну да, конечно. Будто лай собаки нельзя отличить от треска взломанной двери. Идиот.

– Я же не лающую собаку имел в виду…

– Тихо. Вот оно…

Я прислушался. Тишина.

– Ничего не слышу.

– Сходи вниз и посмотри.

– О-о, какого черта.

– Сходи. Мужчина ты или нет?

– Почему весь ваш феминизм мгновенно испаряется, когда надо вылезти из теплой постели и спуститься вниз в три часа ночи?

– А если там кто-нибудь есть? Хочешь, чтобы меня убили?

– А ты хочешь, чтобы меня убили?

– Замолчи и сходи посмотреть. Там точно кто-то есть… Теперь-то слышишь?!

Я действительно услышал. Снизу явственно доносились звуки шагов. Невозможно передать охватившую меня оторопь. Похоже, пока мы спали наверху, кто-то забрался в наш дом. Урсула оказалась права, и отрицать это не было никакой возможности. И не просто права – при мысли о том, сколько выгод она извлечет из своей правоты, меня бросало в противную тоску. Отныне, если ей посреди ночи почудится какой-нибудь подозрительный шорох, я буду обязан встать и проверить. Мои вялые возражения будут безжалостно раздавлены доводом, словно червяк каблуком: «А помнишь тот случай…» Хоть плачь, ей-богу.