Вдоль по радуге - Лора Брантуэйт

Она стиснула зубы. Она сделала Тому жестокий, несправедливый выговор за две оценки «хорошо» в табеле за учебный год, после чего они почти перестали друг с другом разговаривать. Сердце разрывалось от происходящего, но, по крайней мере, можно было не опасаться, что ее одержимый муж в порыве безумия схватит его и отвезет в приют прямо сейчас.

Кэтрин сняла со своего счета все деньги. Возить с собой в сумке столько наличных — опасно, но куда опаснее в ее ситуации светить где-то свою банковскую карточку.

Она даже кощунственно — или благоразумно — подумала, что хорошо, что ее бабушка уже умерла. Иначе ей пришлось бы бояться за ее благополучие. Кэтрин знала, что, когда Дэвид обнаружит пропажу своей «драгоценности», он будет вне себя от бешенства и использует любые рычаги воздействия, чтобы заполучить ее обратно.

Она выбрала день, когда у Дэвида было очень ответственное и сложное слушание — у адвокатов не бывает затяжных переговоров и командировок, зато бывают долгие слушания, а это уже что-то, — ускользнула с работы, ни с кем не прощаясь, как воровка, по черной лестнице, поймала такси, доехала до школы, где Том получал последние наставления перед летними каникулами, опять-таки как воровка, подстерегла его у ворот, усадила в машину и велела водителю ехать в Брумфилд. Том злился, вырывался из ее объятий и затыкал себе уши, чтобы не слушать, что она ему говорит, и это была поистине самая ужасная поездка в ее жизни. Переломный момент наступил, когда она сказала, что специально подстроила ссору с ним, потому что это была часть ее «секретного плана».

При упоминании о таком важном атрибуте всех шпионских игр, как «секретный план», Том оживился, точнее, наоборот, затих и стал ее слушать. Кэтрин сказала ему, что им придется некоторое время пожить без папы, потому что…

— Только не ври, — мрачно сказал Том и взглянул на нее исподлобья.

— Я больше не хочу, — сказала Кэтрин и поразилась тому, насколько просто прозвучала эта правда.

Господи! Ведь это же так! Она не хочет больше страдать. Не хочет жить с человеком, который ее не уважает и мучит. Что тут непонятного?

— А папа?

— Он хотел бы, чтобы все было по-прежнему, но мы вряд ли сумеем с ним договориться об этом, — с торжествующим видом провозгласила Кэтрин. И чему только она так радуется?

— А я?

— А ты мой сын, и тебе придется пока делать так, как я скажу.

— Ну… с биологической точки зрения я не твой сын, — выпалил Том и зажал рот рукой: сам испугался своих слов.

Кэтрин будто огрели плетью по лицу. У нее вспыхнуло перед глазами от внезапной боли.

— Мама! Мамочка, прости, пожалуйста! — Том вцепился в нее обеими руками и легонько затряс. — Мам, я глупость сказал, прости!

— Я тебя люблю, — глухо проговорила Кэтрин. — Очень сильно люблю. И мне плевать сейчас на биологию, как никогда в жизни.

И вот уже позади осталось это стремительное и рваное пересадками бегство: такси, автобусы, попутки. В последнем «пункте» перед Огденом Кэтрин купила видавший виды микроавтобус и загрузила в него кое-какую мебель, утварь, белье, — в общем, все, что полагается иметь при себе приличной женщине при переезде: нечего давать пищу кривотолкам. Оттуда же она позвонила профессору Роунсону, единственному человеку, которому доверяла абсолютно, и попросила его загладить инцидент с ее исчезновением в больнице и переслать по факсу ее рекомендации. Он очень волновался за нее и журил по-отечески, но просьбу выполнил быстро, и благодаря этому Кэтрин потом без проблем устроилась на новую работу.

Они жили в Огдене уже почти месяц, и Кэтрин постепенно приходила в себя. Иногда ей начинало казаться даже, что все события последнего года ей привиделись в муторном кошмаре. Она была бы рада поверить, что это так, но до сих пор вздрагивала всем телом от резких звуков и испытывала безотчетный, тупой страх, когда долго не видела Тома.

Она точно знала, что уже никогда никого не полюбит, но это не пугало ее. Жизнь без любви… Что ж. Когда-то она именно к этому стремилась: жизнь без любви, жизнь во имя науки, во имя чужих жизней. Все возвращается на круги своя. Она уже попробовала иначе, с любовью. Сначала была любовь, а потом — ад. Спасибо, хватит. Дальше она попробует как-нибудь по-другому. Благо у нее по-прежнему есть любимое дело… и Том.

У Кэтрин до сих пор в голове не укладывалось, как Дэвид мог дойти до мысли отказаться от Тома. Он ведь его искренне любил. Раньше, по крайней мере. Пока был в своем уме. Он так сильно хотел ребенка, сына… Кэтрин пыталась забеременеть с первого года замужества — не получалось. И снова не получалось. Она ненавидела эти белые палочки — тесты на беременность. Во сне ей виделись тесты с двумя красными полосками. В действительности всегда была одна. Они проверились — Дэвид оказался стерилен.

Это был крах. Катастрофа для них обоих. Кэтрин страстно желала стать матерью, Дэвид мечтал стать отцом, но этим простым желаниям не суждено было сбыться. Может быть, еще тогда с ним произошло что-то непоправимое? Кто знает, да и какая разница? Все равно все получилось так, как получилось. И, наверное, даже к лучшему. Ведь у нее теперь есть Том, чудесный мальчишка с тонкой, сложной душой, не по годам разумный, невозможно переменчивый. И он ее любит. Так что не совсем она и без любви…

Кэтрин хотелось бы, чтобы сейчас была весна. Весной так здорово мечтать о будущем, весна дает силы, чтобы начинать что-то новое, большое, прекрасное, вроде новой жизни. Но впереди ее ждет конец лета и осень, а значит, снова придется собрать волю в кулак и справляться самой. Без всякого весеннего вдохновения.

От этих мыслей, пришедших перед сном, Кэтрин расплакалась. Первые ее слезы в Огдене…

На работе она еще не освоилась до конца, но Кэтрин знала, что это лишь вопрос времени, причем времени небольшого. Это была маленькая больничка: в городишке, подобном Огдену, большой и не нужно. Кэтрин с ее специализацией взяли в штат с превеликой радостью. Онкохирург — человек, который, увы, нужен даже в Огдене.

Она проснулась утром в этот вторник со странным ощущением — как будто была растением, пережившим засуху. Сил ни на что нет, но в истомившемся, исчахшем теле все еще теплится жизнь, и ясно уже, что жизнь эта — останется, а значит, хочешь не хочешь, а нужно делать, что положено природой: ловить листьями капли благословенной влаги, высасывать ее из почвы корнями, наполняться соком, расправлять стебель, выпускать новые листья. Может быть, когда-нибудь удастся расцвести и заплодоносить.

Все-таки инстинкт жизни — сильнее всего на свете.

Она удивлялась тому, что эта неуловимая перемена в ее отношении к себе и миру произошла будто помимо ее воли. Или же те усилия, которые она так долго прикладывала, чтобы вернуть себе хоть какое-то подобие внутреннего равновесия, наконец принесли плоды?

Кэтрин торопливо приняла прохладный душ и еще больше ощутила свое сходство с тем самым растением. Что-то в ней очень-очень любит воду, особенно холодную, особенно когда ее много…