Осада Монтобана - Жюль Ковен

— Да, эта страшная битва охватила и его... Он не вернётся... он не может вернуться!..

— Он не вернётся никогда! — шепнул ей на ухо зловещий голос.

Она обернулась с криком ужаса. Человек, почерневший от пороха, запачканный кровью, стоял возле неё; он перелез через разрушенную стену, которая поддерживала террасу.

— Злодей! — закричала Сабина и хотела бежать к замку.

Филипп де Трем удержал её за руку.

— О, ты от меня не убежишь! — закричал он, задыхаясь; его глаза сверкали, лицо исказилось от бешенства. — В такой день человеческой резни, как этот, цивилизация лишается своих прав... Ты будешь моей...

— Негодяй! А твоя клятва?.. — кричала Сабина, вырываясь.

— Я её сдержал. Я не бросал вызов твоему красавцу Рене, не нападал на него. Но я не увижу его после осады Монтобана, которая уже проиграна, не увижу... потому что он мёртв!

— Боже мой! Боже мой! — прошептала Сабина прерывающимся голосом и упала на землю.

Граф поднял её и прижал к своей груди, но это гнусное прикосновение возвратило молодой женщине чувства, оставившие её, и силу избавиться от пылких объятий безумца. Однако она не могла высвободить своей руки из его пальцев.

— Чудовище!.. Мой Рене!.. — говорила Сабина, а её душу раздирали ужасная ненависть и страшное горе.

— Слушай, — продолжал граф задыхающимся голосом, — твой муж лежит теперь мёртвый перед корборьесскими воротами... Он слывёт изменником в глазах обеих партий, и имя его останется навсегда проклято и протестантами, и католиками... Если не для тебя, то для твоей дочери необходимо стереть это позорное пятно. Поклянись, что ты будешь моей женой через три месяца, и я пощажу тебя сегодня... Подумай, несмотря на наше поражение, я приобрёл славу героя. Я спас нескольких начальников, сопровождавших герцога де Майенна, я не допустил, чтобы король был взят в плен... Когда я стану твоим мужем, я сделаю так, что твоя Валентина, вместо того чтобы остаться обесславленной де Нанкрей, сделается знаменитой де Трем!

Сабина, раздираемая отчаянием, приподняла голову с неописанным выражением презрения и ответила:

— Я стану скорее женой палача!

Граф Филипп вскрикнул от бешенства и бросил женщину на колени.

— Помогите! Помогите! — закричала она, забыв, что отослала всех своих слуг.

Но в ту же минуту холодная рука схватила графа за горло и принудила его выпустить Сабину, которая приподнялась, шатаясь, и упала без чувств на землю.

Кавалер Рене, бледный, как смерть, в окровавленном колете, но со шпагой в руке стоял перед графом де Тремом, который смотрел на него с суеверным страхом.

— Нет, я ещё не призрак, изменник! — сказал Рене страшным голосом. — А ты изменил твоему королю, изменил твоему отечеству, изменил твоей вере! Ты трижды подлец!.. Если внезапное открытие твоих злодейских козней, разбив мне сердце, помешало наказать тебя тотчас с быстротою молнии, это потому что небу было угодно, чтобы я заклеймил тебя, прежде чем убью!..

И кавалер де Нанкрей ударил графа де Трема в лицо лезвием своей шпаги.

тот удар, оставив на щеке синюю полосу, сбросил, как по волшебству, оцепенение Филиппа де Трема.

— А, ты жив! — заревел он, скрежеща зубами. — Но я отправлю тебя в могилу, чтобы ты никогда из неё не выходил!

Стремительно обнажив шпагу, он бросился на кавалера, который отразил его удар и свирепый, ожесточённый, неумолимый поединок начался между этими людьми, которые накануне называли друг друга братьями.

Рана кавалера де Нанкрея заставила его потерять много крови, и он очнулся от обморока в большой слабости. Граф де Трем не имел ни малейшей царапины и усталость от его деятельного участия в сражении исчезла от холодного бешенства, одушевлявшего его.

И вскоре Рене, раненный в шею, вынужден был отступать, обозначая кровавыми пятнами каждый из своих шагов. В этой ретираде он был оттеснён с террасы на аллею, которая шла в самую глубину парка. Филипп не давал ему ни секунды, чтобы перевести дух. Рене собрал все свои силы, чтобы остановиться и отразить натиск врага. Но тщетно. Филипп выбил у него шпагу, и раздирающий душу стон вырвался не у Рене, а у Сабины, которая бросилась между мужем и атакующим клинком и упала, пронзённая насквозь.

Ужас оледенил обоих сражающихся при этой неожиданной катастрофе. Граф де Трем выронил рапиру из трепещущей руки, кавалер де Нанкрей упал на колени возле трепещущего тела своей благородной жены.

Но этот первый порыв сменился в его душе мстительной яростью. Он бросился на Филиппа, выхватил у него из-за пояса пистолет и хотел прострелить ему голову, но граф уже вонзил ему свой кинжал между плеч. Де Нанкрей упал, не произнеся ни единого слова, возле своей жены, которая была при последнем издыхании. Оба умирающие бросили из своих глаз, готовых угаснуть навсегда, последний вызов графу де Трему: благодаря сверхъестественному усилию головы их сблизились, уста соединились, чтобы смешать последний вздох на глазах убийцы назло его подлой страсти.

Граф Филипп смотрел с минуту на эти два трупа, соединённые даже смертью, порождённой его рукой. Бледнее этих двух мертвецов бежал он по аллее, перемахнул через край террасы и исчез в долине, твердя задыхающимся голосом:

— Я проклят! Проклят! Проклят!

В эту минуту на крыльце замка Нанкрей восхитительная девочка ждала и прислушивалась, останавливаясь на каждой ступени, по которой она спускалась.

Это была маленькая Валентина. Мы сказали, что все слуги разыскивали в окрестностях её отца. Мать, озабоченная долгим ожиданием, не подумала, что в замке возле девочки не осталось никого. Морис, сын Норбера, также был забыт, подобно его маленькой госпоже. Но этот мальчик была натурой спокойной, апатичной, он был способен не вставать с постели, пока его не поднимут. Валентина имела гораздо меньше терпения. Ей надоело звать и не получать ответа, она оделась как умела, потом довольно долго прохаживалась в своей комнате и наконец вышла и прошла все комнаты, не встретив ни души и, несколько испугавшись своего одиночества, дрожа вышла на крыльцо. Она знала, что мать её обыкновенно ждала Рене на террасе, возвышавшейся над окрестностями. Девочка пошла в ту сторону, но и там никого не встретила. Тогда она предалась своему детскому воображению. С засохших деревьев слетала хрустящая листва, по которой ступали ножки Валентины. Серебристый цвет некоторых листочков привлёк её внимание, и девочка стала выбирать самые блестящие.

Вдруг листья высыпались из её носового платка, красное пятно запачкало руку, подбиравшую их в траве... Другие красные пятна, свежие и всё увеличивавшиеся, начинались у её ног, проходили через террасу и вели по извилистой тропинке к кустарнику.

Какое-то необъяснимое влечение, какое-то магнетическое любопытство побуждало ребёнка следовать шаг за шагом по этому ужасному следу. Можно было бы слышать биение сердца девочки, глаза её широко раскрывались, румянец исчезал. Пророческий инстинкт говорил ей, что она встретит что-то страшное. На повороте аллеи она остановилась как окаменелая. Перед нею лежали рядом, с лицами, освещёнными бледным зимним солнцем, с потухшими взорами, устремлёнными в небо, как бы обращаясь к Богу, отец её и мать — неподвижные, окровавленные, страшные. Валентина поняла, что её родители не пробудятся никогда от этого ужасного сна, который делал их холодными, как мрамор, она поняла, кроме того, что они должны были страшно страдать, чтобы заснуть таким образом, потому что потеряли много крови! С непреодолимым ужасом она наполнила воздух пронзительными криками, прерываемыми рыданиями.