Осада Монтобана - Жюль Ковен

— Для того чтобы всё спасти, надо сейчас удалить отца Арну от короля и выпросить у его величества, взяв с него клятву, чин маршала для маркиза де ла Форса, не так ли? Ну, я беру это на себя.

— Вы? — закричали в один голос кавалер де Нанкрей и граф де Трем.

— Я беру это на себя... с непременным условием, которое вы, граф, задушевный поверенный могущественного фаворита, должны сохранить.

— Говорите, монсеньор.

— Я один войду к его величеству, когда его оставит духовник. Герцог де Люинь увидит короля после меня.

— Но в такое время король не принимает никого, кроме коннетабля.

— Разве я не податель милостыни королевы-матери и начальник отца Арну?

— Насколько подчинённый может давать слово за начальника, я обещаю, что и коннетабль после вас войдёт к королю, — очень серьёзно произнёс граф Филипп.

Но хитрый граф думал в это время: «Я вижу тебя, будущий кардинал, ты хочешь действовать один, чтобы доказать непостоянному Людовику XIII, что герцог де Люинь не так ему необходим, как он думает. Постой! Мой начальник может отказаться от слова, данного мною».

— Пойдёмте, — сказал Арман дю Плесси, — а вы, любезный кавалер, подождите нас здесь и имейте терпение из патриотизма!

Арман дю Плесси вышел из палатки с графом Филиппом, а Рене остался за столом, куда граф де Трем бросил письмо короля. Он печально смотрел на эти неприятные строки, думая, что если раздражительный и гордый маркиз де ла Форс прочтёт их, то этого будет достаточно для того, чтобы заставить его продолжать войну.

Эти мысли были прерваны возвращением епископа и полковника. Граф де Трем имел вид торжествующий, а Арман дю Плесси кусал губы, и лицо его приняло желчный оттенок.

— Победа! — закричал граф Филипп. — Пойдите зажгите ракеты. Маркиз де ла Форс будет маршалом! Завтра утром вы проводите де Майенна, которому поручено охранять ворота, в которые его величество в полдень войдёт в Монтобан.

— Всё случилось, как предвидел будущий кардинал, кроме того, что пришёл коннетабль, когда ушёл отец Арну, и очень помог...

— Вопреки тому, что вы мне обещали, и чтобы заставить думать его величество, что его новое убеждение, ведущее к общему благу, было внушено ему его первым министром, а не мною, — перебил Арман дю Плесси с сардонической улыбкой.

— Позвольте, — возразил граф де Трем, — я дал слово за герцога де Люиня, что он войдёт к королю после вас. Я не ручался, что он не войдёт совсем, пока вы будете там.

«Пусть только представится случай, и его начальник дорого заплатит мне за увёртку этого казуиста», — подумал Ришелье.

Рене топал ногами от нетерпения во время этого разговора.

— Вам хочется поскорее пустить ракеты? — сказал ему полковник, чтобы избавиться от спора, в котором Арман дю Плесси мог бы обвинить его в нарушении чести.

— Мне также хочется поскорее успокоить мою жену, которая тревожится, если я запаздываю по ночам, — отвечал кавалер де Нанкрей.

Этот ответ заставил графа побледнеть под румянами. Он ещё стоял неподвижно со сверкающими глазами и сжатыми губами, а Рене уже сидел в седле перед палаткой и дружески говорил ему и епископу:

— До завтра!

Арман дю Плесси холодно поклонился полковнику и хотел его оставить, не удостаивая разговора с ним, когда приметил, что граф смотрит со странной пристальностью на записку Людовика XIII, оставшуюся на столе. Мы не знаем, какое внезапное обаяние эта бумага произвела на графа де Трема, но это захватило его до такой степени, что заставило забыть, что Арман дю Плесси не ушёл с Рене де Нанкреем. Граф вздрогнул как человек, внезапно проснувшийся, когда Арман дю Плесси сказал ему с притворным равнодушием:

— Вы хорошо сделаете, если сожжёте теперь отказ его величества. Если какой-нибудь недоброжелатель покажет эту записку надменному маркизу, тот способен отказаться от маршальства и продолжать войну.

— Это правда, — с живостью отвечал полковник, — я уничтожу этот документ.

Он взял записку короля, свернул её шариком в руке и бросил в угол.

«Почему он не разорвал её? — подумал Арман дю Плесси, медленно выходя из палатки. — Если бы я мог видеть, что он будет делать, когда останется один».

Он приметил, что один из часовых спал стоя, а другой казался пьян. Вместо того чтобы воротиться в свою палатку, Арман дю Плесси пробрался между габионами траншеи и, не примеченный часовыми, успел добраться до палатки графа де Трема, где красноватый свет, проникавший сквозь ткань, обозначал то место, где происходил разговор.

Арман дю Плесси остриём своего кинжала осторожно проткнул полотно и заглянул в палатку. Филипп разложил на столе и чрезвычайно осторожно разглаживал записку, которую он до этого смял. Лоб его принимал все складки, которые пергамент терял от этого довольно лёгкого труда, который, однако, оживлял глаза графа лихорадочным блеском и покрывал потом его лицо. Вдруг он поднял голову; вдали раздался выстрел. Граф де Трем выбежал из палатки. Епископ спрятался в тени. За лагерем три выстрела потрясли воздух в равных промежутках, и три огненные змеи осветили чёрное небо.

Через несколько секунд на противоположном пункте горизонта, там, где возвышался Монтобан, также взвилась зелёная ракета.

Рене де Нанкрей предупредил маркиза де ла Форса, что король принимает его условия, а будущий маршал отвечал, что он понял сигнал.

— Сабина уже простирает к нему свои объятия!.. — сказал граф де Трем с яростью. — А для того, чтобы она не простирала их к нему ни завтра, ни после, я вырою между ними бездну, полную крови!

раф Филипп воротился в свою палатку, и Арман дю Плесси продолжил своё наблюдение через отверстие в стене.

Он увидел, как граф лихорадочно ходил между столом и походной кроватью, и слышал, как он повторял имя Сабины с безумным пылом, а имя Рене с неистовой яростью. Потом он вдруг остановился и сел у стола, на котором лежала записка Людовика XIII. Он взял перо и быстро набросал несколько строк на белой странице.

Арман дю Плесси с удивлением приметил, что граф писал левой рукой.

В письмо своё граф положил королевский пергамент, потом вынул из большого мушкета пулю, вокруг которой обвернул своё письмо с запиской короля. Окончив это, он вышел из палатки и прошёл всю часть лагеря, занимаемого его полком, до траншеи, ближайшей к осаждённому городу.

Достоинство и благоразумие не допустили Армана дю Плесси дольше наблюдать за графом де Тремом, а между тем любопытство епископа было возбуждено в высшей степени. Он горько сожалел, что не имеет под рукой одного из тех приближённых, которые уже представляли при будущем министре нечто вроде персональной полиции.