Молитвослов императрицы - Мария Спасская

— Легче не будет, Лар, я знаю. Мне легче думать, что она где-то рядом, моя маленькая девочка. Знаешь, после того, как это случилось, я была в больнице, а в соседнем отделении лежал милый такой старичок Илья Ашотович. Как же его фамилия? Теперь уже не вспомню. Во время прогулок мы с ним часто сидели на одной скамейке в парке, и он мне рассказывал, что его отец, ученый-физик, долго жил в Финляндии и там пытался опубликовать статью о своем открытии, но его подняли на смех. И только журналист из России проникся его открытием и внимательно выслушал, правда, потом украл расчеты и скрылся в неизвестном направлении. Физик приехал в Россию и попытался выйти на след похитителя, но вскоре умер. Тогда за поиски принялся Илья Ашотович. Он долго ходил по инстанциям, а когда у одного большого начальника изложил суть открытия своего отца, его увезли в больницу.

— И что же открыл отец Ильи Ашотовича? — без особого интереса осведомилась подруга.

Я понимала, что Ларе все равно, но мне необходимо было выговориться.

— Ты не поверишь! Способ попадать в прошлое. И в будущее. Я все время об этом думаю. Вот бы мне вернуться в тот день, когда все случилось, и никуда не пойти! Просто остаться дома, чтобы не дать ей упасть.

— И ты поверила в этот бред? — Лара старательно выскребла ложечкой половинку киви и принялась за вторую. — Девочка моя, какая же ты наивная! Твой старичок и в самом деле сумасшедший. Если бы путешествия во времени были возможны, неужели бы люди об этом не знали? Хочешь коньяку? Сразу отпустит.

Веганство Лары странным образом не исключало спиртные напитки, что мне казалось поистине удивительным, однако, сколько я ни спрашивала, подруга не могла объяснить свой рацион.

— Пятьдесят грамм — и баиньки, — уговаривала меня Лариса, плеская в два бокала коньяк.

Глядя на подругу, я нехотя опустошила бокал и тут же закашлялась, задохнувшись от крепости напитка. Лариса привычно опрокинула свою порцию, шумно выдохнула, сунула в рот дольку лайма и махнула рукой в сторону коридора.

— Иди, ложись. Я тебе в гостиной постелила. А я пойду к своему американцу. Нечего такому красавцу простаивать без дела.

Она выбросила кожицу от лайма в мусорный бак, приблизилась и обхватила меня сзади за плечи.

— Кстати, как ты насчет секса? — дыша коньяком и цитрусом, промурлыкала Лара. — Может, уступить тебе моего Ромео? Здоровый секс способствует психическому здоровью. Каламбур. Только что придумала. А может, хочешь к нам присоединиться? Втроем тоже здорово.

— Да ты что, Ларка! — поёжилась я. — Он же со мной вместе выставку готовит! Да и не хочу я ничего. Даже думать об этом не могу. Противно.

— Ну как знаешь. Тогда спокойной ночи. Побудка в восемь утра, в девять выезжаем.

Утром я тихо, стараясь никого не разбудить, прошмыгнула по коридору и, распахнув дверь в ванну, наткнулась на совершенно голого Майкла Смита. Должно быть, он только что вылез из душа, и на его атлетически сложенном теле, напоминая росу, искрились капельки воды. Американец растирался большим махровым полотенцем, дружелюбно улыбаясь и делая приглашающий жест.

— Нет-нет, спасибо, я после вас, — отшатнулась я, оробев от подобной фривольности.

— Would you like a cap of coffee?[1] — вежливо осведомился он, обвязывая бедра полотенцем и направляясь в кухню. И на ломаном русском добавил: — Тебье сварьить кофье?

— Было бы неплохо, — откликнулась я, занимая его место и на всякий случай запирая ванную комнату изнутри.

На кухне зашумела кофемашина, перемалывая кофейные зерна, а я полезла под душ. После пила кофе с тостами и слушала Ларку, клюющую овсянку и оживленно рассказывающую про новый проект каких-то молодых продвинутых голландцев. Майкл безразлично смотрел в окно, и было не ясно, понимает он, о чем идет речь, или не очень. Лариса, в широких штанах, в которых занимаются йогой, сидела, поджав под себя босую ногу. Она закончила восхищаться голландцами и, обращаясь ко мне, наставительно заговорила:

— Дорогая моя, готовься. Эммануил Львович обязательно станет стеречь тебя у главного входа. Поэтому я бы рекомендовала воспользоваться служебным.

— А как быть с Волчанским? — напряглась я, тут же теряя аппетит и отодвигая нетронутый кофе. — Позвонить и направить к служебному входу? Он не найдет. Заблудится.

— Не волнуйся ты так, моя девочка, — усмехнулась подруга. — Я проведу твоего Волчанского прямо к вашему залу и передам тебе на руки.

Я с благодарностью посмотрела на Лару и, снедаемая желанием быть хоть чем-нибудь полезной, убрала чашки в посудомоечную машину.

К Выставочному Центру подъехали с опозданием, и я еще издалека увидела Волчанского. Выкидывая длинные ноги в коротких, явно севших после неправильной стирки джинсах, он вышагивал перед центральным входом туда и обратно. Мятая футболка походила на домашнюю, ту, в которой он спит. Полагаю, Женя надел на себя первое, что выпало из шкафа, когда его открыл. Лицо бывшего мужа выражало крайнюю степень задумчивости, брови сосредоточенно хмурились, отросшая борода закрывала грудь.

Волчанский был так занят своими мыслями, что даже не замечал застывшего у колонны Эммануила, испепеляющего взглядом своего предшественника. Если бы сейчас рядом с Евгением разорвался снаряд, он бы всего лишь недовольно поморщился, досадуя на помеху плавному ходу его мыслей.

Проводив глазами красную, с опущенным верхом, машинку, из которой виднелась стриженая макушка моей подруги и развевались длинные волосы Майкла, я резко крутанула руль, сворачивая за угол, к служебному входу.

Поднимаясь по лестнице, услышала знакомые голоса, как обычно спорящие до хрипоты. А поднявшись на пару ступенек выше, увидела и самих спорщиков.

— Если ты не понимаешь ничего в современном искусстве, то и не берись судить! — кричала Лара.

— Разложившийся труп — это искусство? — перекрикивал мой бывший, при этом борода его воинственно тряслась.

— Это аллегория, а не труп, тупой ты ублюдок! — горячилась подруга. — Символизм! Понимаешь ты это?

— Почему я должен это понимать? — не сдавался Волчанский. — К черту такой символизм, от которого с души воротит!

— А ты как обыватель, конечно же, привык ко всему приятному! — уличила Волчанского Заглушкина-Валуа. — К белому и пушистому!

И ткнула пальцем в мятую майку на его груди.

— Искусство, дорогой ты мой, гораздо шире, оно заставляет переживать и думать! А европейское искусство — особенно. Ты же не можешь не согласиться, что Европа наших дней стала по-настоящему гуманна?

— Да ладно! — Ехидству Волчанского не было предела. — Чтоб ты знала, нет в природе ничего страшнее европейского гуманизма и высшей европейской справедливости. Начиная со спасаемых неизвестно от чего орд морлоков, в последние годы оккупировавших прекраснодушных элоев, и заканчивая убийством молодого жирафа в Копенгагенском зоопарке. Своими руками пристрелил бы прагматичных сволочей!