Смертельная измена - Сабина Тислер

— Ой, как чудесно! Значит, в этот раз вы попадете на деревенский праздник.

— Да. И мы заранее рады этому.

— Мы можем тебе что-нибудь предложить выпить? Кофе, воду, вино?

— Нет, спасибо, Моника. Это очень мило с твоей стороны, но у меня не так много времени. Пора ехать.

Магда встала, обняла Массимо и Монику и взяла свою сумку.

— Значит, до воскресенья.

— До вечера воскресенья.

— Ciao, Maddalena.

Она медленно шла через сад к машине и думала, что приготовить на ужин для Массимо и Моники. Наверное, она зажарит утку. В Италии в этом нет ничего необычного даже летом. Во всяком случае, это любимое блюдо Йоганнеса.

Лукас Тилльманн проснулся от того, что запищал факс. Он посмотрел на часы. Без четверти час. Проклятье! Уже прошло целых полдня, значит, он опять не сможет выполнить то, что запланировал. Собственно, он мог бы еще поспать, потому что уже не имело значения, поднимется он на полчаса раньше или позже, тем не менее встал. Ему непременно нужно было знать, кто прислал факс. В эпоху электронной почты отправленное по факсу письмо казалось столь же архаичным, как телеграмма или гонец на лошади.

Он осторожно, на цыпочках пробрался через хаос, воцарившийся на полу. Там валялись бутылки, книги и газеты. Здесь же лежал бокал, оставивший на ковре ужасное пятно от красного вина. Лукас не имел ни малейшего понятия, когда успел его опрокинуть.

Он с облегчением понял, что голова у него не болит. Слава богу, хоть что-то хорошее! Значит, он сможет что-нибудь сделать. Например, выстирать белье. Гора грязной одежды рядом с балконной дверью выросла уже до невероятных размеров и угрожала распространиться по комнате, как дрожжевое тесто, перебравшееся через край кадки.

Полка справа от балконной двери тоже способна была привести в отчаяние любого нормального человека. Казалось, он растолкал вещи по ящикам, взяв их прямо из горы грязного белья. Лукасу стало нехорошо от одной только мысли о том, сколько придется убирать, потому что в гостиной, кухне и ванной дело обстояло не лучше. Вдобавок ему приходилось обходить компакт-диски и диски DVD, которые валялись повсюду.

Стоя в дверях, он бросил взгляд на факс на подоконнике. В желудке неприятно заныло, когда он увидел логотип театра. Плохая примета.

Лукас перепрыгнул через одежду, которую вчера вечером снял прямо перед телевизором, и взял письмо.

Прочитал его и медленно опустился на диван. Руководство театра любезно, но недвусмысленно сообщало, что, к сожалению, вынуждено отказаться от его услуг. Спектакль «Полет над гнездом кукушки» из-за внутренних осложнений был снят с репертуара. Лукасу вежливо сообщали, что в этот раз у них не получится совместной работы, но как только для него найдется подходящая роль в другом спектакле, о нем непременно вспомнят. С наилучшими пожеланиями…

У Лукаса от ярости перехватило горло, и он почувствовал, как сердце буквально вибрирует в груди. Вот свинство! Роль санитара Уоррена была не самой выдающейся и, конечно, не стала бы его прорывом в Берлине, но так он хотя бы одной ногой, но был в театре. Может быть, в следующем спектакле он получил бы более значительную роль и когда-нибудь вошел в постоянную труппу, поэтому для него это было настолько важно. И вдруг такое…

При переговорах о гонораре директор театра был дружелюбен до приторности. Правда, он постоянно сетовал на то, что сейчас не те времена, что они вынуждены экономить, что им угрожает банкротство, но все-таки предложил ему двести евро за каждый спектакль, но только не за репетиции. Лукас согласился бы и на сто пятьдесят, но постарался не выдать свой восторг. В конце директор сделал вид, что просто счастлив заполучить Лукаса на эту роль. Лукас чувствовал себя польщенным. Директор пообещал выслать договор в ближайшие дни, и Лукас ему поверил. Прошла неделя, но договор так и не прислали. Через десять дней он сам позвонил в театр.

Секретарша, фрау Бремер, взяла трубку. Скучающая брюнетка с прической пажиком, выглядевшая так, словно в сорок пять лет все еще остается девственницей и чертовски гордится этим.

— Странно, что вы еще не получили контракт, — пропела она, словно флейта, — я отправила его еще в пятницу. Может быть, застрял на почте. У нас последнее время с этим проблемы, постоянно что-то куда-то не доходит. Я вышлю вам новый сегодня же.

— Это очень мило с вашей стороны.

— Или вы подпишете договор прямо здесь, в бюро, когда начнутся репетиции. Тогда уже все будет ясно, а ждать осталось всего лишь пару дней.

У этого страшилища, против ожидания, был довольно приятный голос.

Лукас согласился.

Репетиции должны были начаться в следующий понедельник.

Из-за этого ему пришлось кое от чего отказаться: от озвучивания большой роли и трех дней съемок в Англии в фильме Пильчера. Совместить все это по времени оказалось невозможно, а театр был для него намного важнее.

И теперь вот такой поворот. Работы нет, денег нет, и лето пропало. Он знал, что можно подать на театр в суд и заставить его руководство выполнить устный договор. Может быть, даже можно выбить немного денег, но кто же будет подавать в суд на возможного работодателя? Он может лишь просить директора театра об аудиенции, и больше ничего.

Вот дерьмо!

Беспорядок теперь действовал ему на нервы еще больше, чем раньше, хотя сейчас у него была масса времени, чтобы все убрать. До вчерашнего дня он еще работал на студии озвучивания американского сериала, вечером в половине девятого наговорил последний текст, а после этого пошел с коллегами обмыть окончание серии. А потом уже не мог вспомнить, в котором часу вернулся домой. Три недели изо дня в день он озвучивал фильмы и не успевал заниматься своей квартирой. Не говоря уже о том, чтобы сходить за покупками. В его холодильнике воцарилась пустота, потому что все это время он ел только в столовой при киностудии.

Он пошел под душ, чтобы смыть раздражение, после чего обнаружил, что в доме нет даже кофе, и побежал в «Пенни», чтобы купить там хотя бы самое необходимое на завтрак.

После первых двух чашек кофе ему стало лучше, и он задумался, что еще можно сделать в такой ситуации. Сейчас, в июне, рассылать свои предложения не имело смысла. В театрах начинались каникулы и отпуска, а на первые спектакли нового театрального сезона уже давно имелись свои исполнители. Предложения, которые сейчас, перед летним перерывом, поступали в театр, отправлялись в корзину для бумаг или забывались через шесть недель.

Он позвонил своему продюсеру, даме по имени Аннелиза. Это была худощавая женщина семидесяти девяти лет, которая обращалась к каждому «деточка» и везде объявляла, что ей всего лишь шестьдесят три года. Она жила с таксой по кличке Паулинхен на пятом этаже старого берлинского дома. Паулинхен было якобы семнадцать лет, что по человеческим меркам равнялось недостижимым ста девятнадцати годам, и она, соответственно, страдала недержанием мочи. Аннелизе очень не хотелось много раз в день спускаться с пятого этажа, чтобы вывести Паулинхен на улицу. Поэтому она в качестве собачьего туалета расстелила на полу по всем комнатам пластиковые скатерти. Теперь Паулинхен писала везде, и едкая вонь навечно поселилась в квартире, несмотря на то что Аннелиза регулярно протирала мокрые места и проветривала помещение.